ЧААДАЕВ

ЧААДАЕВ Пётр Яковлевич [27.5(7.6). 1794, Москва, -14(2б).4.1856, там же], русский мыслитель и публицист. Род. в дворянской семье (мать - дочь историка кн. М. М. Щербатова). В 1808-11 учился в Моск. ун-те, где сблизился с Н. И. Тургеневым и И. Д. Якушкиным. Участник Отечественной войны 1812 и заграничных походов 1813-14. С 1816 член масонской ложи "Соединённых друзей" (вместе с А. С. Грибоедовым, П. И. Пестелем, С. П. Волконским, М. И. Муравьёвым-Апостолом); с 1816 близкий друг А. С. Пушкина. В 1819 был принят в "Союз благоденствия", в 1821 в Северное об-во декабристов, но деятельным членом тайных оо-в не был и относился к ним сдержанно-скептически. В 1823-26 путешествовал за границей (в Германии, Великобритании, Франции), познакомился с Ф. В. Шеллингом и Ф. Ламенне, религ.-филос. идеи к-рых оказали на него глубокое воздействие. По возвращении в Россию жил в Москве; в 1829 -31 создал своё гл. произв. - "Письма о философии истории" (на франц. яз.), за к-рым утвердилось назв. "Философических писем". Обнародование первого из них в журн. "Телескоп" (1836) вызвало резкое недовольство властей ввиду выраженного в нём горького негодования по поводу отлучённости России от "всемирного воспитания человеческого рода", нац. самодовольства и духовного застоя, препятствующих осознанию и исполнению предначертанной свыше историч. миссии. "Высочайшим повелением" Ч. был объявлен сумасшедшим. Написанная Ч. в ответ на обвинения в недостатке патриотизма "Апология сумасшедшего" (1837), где Ч., говоря о России, утверждал, что "мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, ...ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество" (Соч. и письма, т. 2, М., 1914 с. 227), при жизни Ч. напечатана не была. Лишённый к.-л. возможности объясниться в печати, Ч. оставался влият. мыслителем, оказавшим значит, воздействие (особенно постановкой проблемы историч. судеб России) на представителей различных направлений - как на западников, так и на славянофилов, способствовавшим духовному формированию А. И. Герцена, В. Г. Белинского, М. А. Бакунина, Ю. Ф. Самарина, К. Д. Кавелина и др.

П. Я. Чаадаев.

В "Философических письмах" Ч. объявил себя приверженцем ряда принципов католицизма, однако Герцен недаром называл его мировоззрение "революционным католицизмом": Ч. вдохновляла несовместимая с католич. ортодоксией "сладкая вера в будущее счастье человечества", он уповал на свершение земных чаяний народа как сверхразумного целого, преодолевающего эгоизм и индивидуализм как несообразные со всеобщим назначением человека быть двигателем вселенной под руководством всевышнего разума и мировой воли. Не сочувствуя социализму, Ч. предсказывал, однако, его победу ("социализм победит не потому, что он прав, а потому, что неправы его противники"). Филос.-историч. мысль Ч. явилась мощным стимулом развития и самоопределения рус. философии в целом.

Соч.: Соч. и письма, под ред. М. Гершен-зона, т. 1-2, М., 1913-14; Неопубл. ст., в сб.: Звенья, кн. 3-4, М. -Л., 1934; Три письма [И. С. Гагарину и Шеллингу], там же, кн. 5, М.-Л., 1935; Неизд. "Философические письма", в кн.: Литературное наследство, № 22-24, М., 1935.

Лит.: Чернышевский Н. Г., Ало-логия сумасшедшего, Поли. собр. соч., т. 7, М., 1950; П л е х а н о в Г. В., П. Я. Чаадаев, Соч., т. 23, М.-Л., 1925; Г е р ш е н-з о н М. О., Чаадаев. Жизнь и мышление, СПБ, 1908; Ш к у р и н о в П. С., Мировоззрение П. Я. Чаадаева, М., 1958; Г р и-г о р ь я н М. М., Чаадаев и его философская система, в кн.: Из истории философии, в. 2, М., 1958; Лебедев А. А., Чаадаев, М., 1965; Дружинин Н., П. Я. Чаадаев и проблема индивидуализма, "Коммунист", 1966, № 12; С м и р н о в а 3. В., П. Я. Чаадаев и русская общественная мысль 1-й пол. 19 в., "Вопросы философии", 1968, № 1; W inkier М., P. J. Caadaev, В., 1927; Quenet Ch., Tchaadaev et les Lettres philosophiques, P., 1931; М о s k о f f E. A., The Russian philosopher Chaadayev, his ideas and his epoch, N. Y., 1937; F a 1 k H., Das Weltbild P. J. Tschaadajews nach seinen acht Philosophischen Briefen, Munch., 1954.

В. С. Муравьёв.




Смотреть больше слов в «Большой советской энциклопедии»

ЧААДАЕВКА →← Ч

Смотреть что такое ЧААДАЕВ в других словарях:

ЧААДАЕВ

(Петр Яковлевич) — известный русский писатель. Год рождения его точно неизвестен. Лонгинов говорит, что Ч. родился 27 мая 1793 г., Жихарев считает годо... смотреть

ЧААДАЕВ

Чаадаев (Петр Яковлевич) — известный русский писатель. Год рождения его точно неизвестен. Лонгинов говорит, что Ч. родился 27 мая 1793 г., Жихарев считает годом его рождения 1796-й, Свербеев неопределенно относит его к "первым годам последнего десятилетия XVIII века". По матери Ч. приходился племянником князей Щербатовых и внуком известного русского историка. На руках этой родни Ч. получил первоначальное, замечательное для того времени образование, которое закончил слушанием лекций в Московском университете. Зачислившись юнкером в семеновский полк, он участвовал в войне 1812 г. и последующих военных действиях. Служа затем в лейб-гусарском полку, Ч. близко сошелся с учившимся тогда в Царскосельском лицее молодым Пушкиным. По словам Лонгинова, "Ч. способствовал развитию Пушкина, более чем всевозможные профессора своими лекциями". О характере бесед между друзьями можно судить по стихотворениям Пушкина "Петру Яковлевичу Ч.". "К портрету Ч." и другим. Чаадаеву выпало на долю спасти Пушкина от грозившей ему ссылки в Сибирь или заключения в Соловецкий монастырь. Узнав об опасности, Ч., бывший тогда адъютантом командира гвардейского корпуса кн. Васильчикова, добился не в урочный час свидания с Карамзиным и убедил его вступиться за Пушкина. Пушкин платил Ч. теплою дружбою. В числе "самых необходимых предметов для жизни" он требует присылки ему в Михайловское портрета Ч. Ему посылает он первый экземпляр "Бориса Годунова" и горячо интересуется его мнением об этом произведении; ему же шлет из Михайловского целое послание, в котором выражает свое страстное пожелание поскорее в обществе Ч. "почитать, посудить, побранить, вольнолюбивые надежды оживить". В предисловия к "Oeuvres choisies de Pierre Tchada ïeff publiées pour la premiè re fois par P. Gagarin" говорится следующее: "В молодости Ч. был прикосновенен к либеральному движению, завершившемуся катастрофой 14 декабря 1825 г. Он разделял либеральные идеи людей, которые принимали участие в этом движении, соглашался с ними по вопросу о реальности того сильного зла, от которого страдала и страдает Россия, но расходился с ними по вопросу о причинах его и в особенности по вопросу о средствах к его устранению". Если это верно, то Ч. мог вполне искренно примыкать к Союзу благоденствия и столь же искренно не соглашаться с направлением, возобладавшим впоследствии в Северном и особенно в Южном обществе. В 1820 г. в СПб. произошли известные волнения в семеновском полку. Император Александр находился тогда в Троппау, куда Васильчиков и послал Ч. с известием о происшедших беспорядках. Свербеев, Герцен и другие рассказывают в своих воспоминаниях и записках, что австрийский посол граф Лебцельтерн успел с своей стороны отправить курьера в Троппау, который, будто бы прибыл туда раньте Ч. и рассказал о происшедшем в Петербурге Меттерниху, и последний сообщил о них первым ничего не подозревавшему императору. Когда прибыл Ч., Александр резко выразил ему порицание за медленность езды, но потом, как бы спохватившись, предложил ему звание флигель-адъютанта. Оскорбленный Ч. просил одной милости — отставки, и получил ее даже без обычного награждения следующим чином. Таков ходячий рассказ о причинах отставки Ч. Лонгинов решительно его опровергает, утверждая, что никакого курьера в Троппау Лебцельтерн не посылал, что еще до посылки Ч., при первых же признаках неповиновения солдат, к Александру был отправлен другой курьер, и что, таким образом, император ко времени прибытия Ч. в Троппау знал уже о петербургских событиях, получив сведения о них от русского курьера, а не от Меттерниха. Как бы то ни было, но в этот момент Ч. пострадал вдвойне: разбилась его блестящая карьера и вместе с тем он сильно упал в мнении товарищей-офицеров, среди которых был весь цвет тогдашней интеллигенции. Говорили, что он ни в каком случае не должен был брать на себя такого щекотливого поручения; зная о жалуемых курьерам в таких случаях флигель-адъютантских аксельбантах, он должен был чувствовать себя особенно неловко перед своими бывшими сослуживцами по семеновскому полку, на которых обрушились весьма тяжелые кары. Весьма возможно, что вследствие этого от него отдалились члены тайного общества, куда он был принят Якушкиным, и что именно потому Ч. не любил говорить впоследствии о своих отношениях к декабристам, поездке в Троппау и разговоре с Александром. После отставки он прожил за границей целых шесть лет. Все события 1825 — 1826 гг. прошли, таким образом, в его отсутствие. Эти события снесли с исторической арены почти весь цвет того поколения, к которому принадлежал Ч. Возвратясь на родину, он застал уже иное время и иных людей. С этого же времени фигура Ч. выделяется на фоне русской жизни уже не в качестве общественного деятеля или одного из будущих реформаторов России, не в том образе, о котором говорил Пушкин, что "он был бы в Риме Брут, в Афинах — Периклес", а в образе мыслителя, философа, блестящего публициста. В Европе Ч. вращался среди замечательных умов. В числе его личных знакомых были Шеллинг, Ламеннэ и др. Воззрения этих людей не могли не иметь влияния на Ч., имевшего от природы сильный ум и определенную философскую складку мысли. Обширное чтение также много способствовало выработке Ч. прочного миросозерцания. "В моих понятиях, — говорит Жихарев, — Ч. был самый крепкий, самый глубокий и самый разнообразный мыслитель, когда-либо произведенный русской землей". С конца двадцатых годов Ч. был очень близок со старшим Киреевским. Когда издававшийся последним журнал "Европеец" был запрещен и сам Киреевский отдан под надзор полиции, Ч. написал (в 1831 г.) "M émoire au compte Benkendorf, rédigé par Tchadaëeff pour Jean Kiré ifsky". В этом документе Ч. излагает свои взгляды на историю России, весьма близкие к тем, которые появились пять лет спустя в его знаменитом "Философическом письме", но, в отличие от него, указывает и на положительные средства, при помощи которых можно направить Россию к лучшему будущему. Для этого необходимо "прежде всего серьезное классическое образование", затем "освобождение наших рабов", являющееся "необходимым условием всякого дальнейшего прогресса", и, наконец, "пробуждение религиозного чувства, дабы религия вышла из некоторого рода летаргии, в котором она ныне находится". Была ли доставлена эта записка no назначению или нет — неизвестно. Она была написана в 1831 г. и содержала уже в себе много "чаадаевских" мыслей. Те философские письма Ч. "к г-же ***" (по одним сведениям — Пановой, урожденной Улыбышевой, по другим — жене декабриста М. Ф. Орлова, урожденной Раевской), из которых появилось в печати (в 1836 г.) только первое, были написаны за семь лет перед тем. О них упоминает Пушкин еще 6 июля 1831 г. Круг знавших о существовании этих писем лиц был, однако, очень невелик; до появления первого из них в печати о них ничего не знал даже такой сведущий в литературных и общественных делах своего времени человек, как Герцен. Впечатление от напечатания Надеждиным в "Телескопе" "Философического письма" Ч. было чрезвычайно сильное. "Как только появилось письмо, — говорит Лонгинов, — поднялась грозная буря". "После "Горя от ума" не было ни одного литературного произведения, которое сделало бы такое сильное впечатление", — рассказывает по этому же поводу Герцен. По словам Свербеева, "журнальная статья Ч. произвела страшное негодование публики и потому не могла не обратить на него преследования правительства. На автора восстало все и вся с небывалым до того ожесточением в нашем довольно апатичном обществе". Ожесточение в самом деле было беспримерное. "Никогда, — говорит Жихарев, — с тех пор как в России стали читать и писать, с тех пор как в ней завелась книжная деятельность, никакое литературное и ученое событие, не исключая даже смерти Пушкина, не производило такого огромного влияния и такого обширного действия, не разносилось с такою скоростью и с таким шумом. Около месяца среди целой Москвы почти не было дома, в котором не говорили бы про чаадаевское письмо и про чаадаевскую историю. Даже люди, никогда не занимавшиеся никаким литературным делом, круглые неучи, барыни, по степени своего интеллектуального развития мало чем разнившиеся от своих кухарок и прихвостниц, подьячие и чиновники, потонувшие в казнокрадстве и взяточничестве, тупоумные, невежественные, полупомешанные святоши и изуверы или ханжи, поседевшие и одичавшие в пьянстве, распутстве и суеверии, молодые отчизнолюбцы и старые патриоты, — все соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему оскорбить Россию. Не было такого осла, который бы не считал за священный долг и приятную обязанность лягнуть копытом в спину льва историко-философской критики... На чаадаевскую статью обратили внимание не одни только русские: в силу того, что статья была написана (первоначально) по-французски, и вследствие большой известности, которою Ч. пользовался в московском иностранном населении, — этим случаем занялись и иностранцы, живущие у нас и обыкновенно никогда никакого внимания не обращающие ни на какое ученое или литературное дело в России и только по слуху едва знающие, что существует русская письменность. Не говоря про нескольких высокопоставленных иностранцев, из-за чаадаевского письма выходили из себя в различных горячих спорах невежественные преподаватели французской грамматики и немецких правильных и неправильных глаголов, личный состав московской французской труппы, иностранное торговое и мастеровое сословие, разные практикующие и не практикующие врачи, музыканты с уроками и без уроков, даже немецкие аптекари... В это время я слышал, будто студенты Московского университета приходили к своему начальству с изъявлением желания оружием выступить за освобожденную Россию и переломить в честь ее копье и что граф, тогдашний попечитель, их успокаивал"... Известный Вигель послал тогда же петербургскому митрополиту Серафиму донос; Серафим довел об этом до сведения Бенкендорфа — и катастрофа разразилась. Надеждин был сослан в Усть-Сысольск, а Ч. объявлен сумасшедшим. Жихарев приводит подлинный текст бумаги, в которой Ч. объявлялся сошедшим с ума: "Появившаяся тогда-то такая-то статья, — гласила эта бумага, — выраженными в ней мыслями возбудила во всех без исключения русских чувства гнева, отвращения и ужаса, в скором, впрочем, времени сменившиеся на чувство сострадания, когда узнали, что достойный сожаления соотечественник, автор статьи, страдает расстройством и помешательством рассудка. Принимая в соображение болезненное состояние несчастного, правительство в своей заботливости и отеческой попечительности предписывает ему не выходить из дому и снабдить его даровым медицинским пособием, на который конец местное начальство имеет назначить особого из подведомственных ему врача". Это распоряжение приводилось в исполнение в течение нескольких месяцев. По свидетельству Герцена, доктора и полицеймейстер приезжали к Ч. <i>еженедельно,</i> причем они никогда и не заикались, зачем приезжали. Этому показанию противоречит одно из писем Ч. к брату, в котором находятся такие строки: "Что касается до моего положения, то оно теперь состоит в том, что я должен довольствоваться одною прогулкою и видеть у себя <i>ежедневно</i> господ медиков ex-officio, меня посещающих. Один из них, пьяный частный штаб-лекарь, долго ругался надо мною самым наглым образом, но теперь прекратил свои посещения, вероятно по предписанию начальства". Изложению как первого "Философического письма", так и последующих, до сих пор на русском языке не появлявшихся, мы считаем необходимым предпослать два замечания: 1) у нескольких русских писателей приводится из первого письма Ч. такая фраза: "Прошедшее России пусто, настоящее невыносимо, а будущего для нее нет. Россия — это пробел разумения, грозный урок, данный народам, до чего отчуждение и рабство могут довести". Подобной фразы в письме Ч. нет. 2) А. М. Скабичевский утверждает, что перевод письма Ч. на русский язык сделан Белинским. Это неверно: перевод сделан не Белинским, а Кетчером. — Знаменитое письмо Чаадаева проникнуто глубоко скептическим по отношению к России настроением. "Для души, — пишет он, — есть диетическое содержание, точно так же, как и для тела; уменье подчинять ее этому содержанию необходимо. Знаю, что повторяю старую поговорку, но в нашем отечестве она имеет все достоинства новости. Это одна из самых жалких особенностей нашего общественного образования, что истины, давно известные в других странах и даже у народов, во многих отношениях менее нас образованных, у нас только что открываются. И это оттого, что мы никогда не шли вместе с другими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человечества, ни к Западу, ни к Востоку, не имеем преданий ни того, ни другого. Мы существуем как бы вне времени, и всемирное образование человеческого рода не коснулось нас. Эта дивная связь человеческих идей в течение веков, эта история человеческого разумения, доведшая его в других странах мира до настоящего положения, не имели для нас никакого влияния. То, что у других народов давно вошло в жизнь, для нас до сих пор только умствование, теории.... Посмотрите вокруг себя. Все как будто на ходу. Мы все как будто странники. Нет ни у кого сферы определенного существования, нет ни на что добрых обычаев, не только правил, нет даже семейного средоточия; нет ничего, что бы привязывало, что бы пробуждало наши сочувствия, расположения; нет ничего постоянного, непременного: все проходит, протекает, не оставляя следов ни во внешности, ни в вас самих. Дома мы как будто на постое, в семействах как чужие, в городах как будто кочуем и даже больше чем племена, блуждающие по нашим степям, потому что эти племена привязаннее к своим пустыням, чем мы к нашим городам"... Указав, что у всех народов "бывает период сильной, страстной, бессознательной деятельности", что такие эпохи составляют "время юности народов", Ч. находит, что "мы не имеем ничего подобного". что "в самом начале у нас было дикое варварство, потом грубое суеверие, затем жестокое, унизительное владычество, следы которого в нашем образе жизни не изгладились совсем и доныне. Вот горестная история нашей юности... Нет в памяти чарующих воспоминаний, нет сильных наставительных примеров в народных преданиях. Пробегите взором все века нами прожитые, все пространство земли, нами занимаемое, вы не найдете ни одного воспоминания, которое бы вас остановило, ни одного памятника, который высказал бы вам протекшее живо, сильно, картинно... Мы явились в мир как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, которые нам предшествовали, не усвоили себе ни одного из поучительных уроков минувшего. Каждый из нас должен сам связывать разорванную нить семейности, которой мы соединялись с целым человечеством. Нам должно молотом вбивать в голову то, что у других сделалось привычкой, инстинктом... Мы растем, но не зреем, идем вперед, но по какому-то косвенному направлению, не ведущему к цели... Мы принадлежим к нациям, которые, кажется, не составляют еще необходимой части человечества, а существуют для того, чтобы со временем преподать какой-либо великий урок миру... Все народы Европы выработали определенные идеи. Это — идеи долга, закона, правды, порядка. И они составляют не только историю Европы, но ее атмосферу. Это более чем история, более чем психология: это физиология европейца. Чем вы замените все это?... Силлогизм Запада нам неизвестен. В наших лучших головах есть что-то большее, чем неосновательность. Лучшие идеи, от недостатка связи и последовательности, как бесплодные призраки цепенеют в нашем мозгу... Даже в нашем взгляде я нахожу что-то чрезвычайно неопределенное, холодное, несколько сходное с физиономией народов, стоящих на низших ступенях общественной лестницы... По нашему местному положению между Востоком и Западом, опираясь одним локтем на Китай, другим на Германию, мы должны бы соединять в себе два великие начала разумения: воображение и рассудок, должны бы совмещать в нашем гражданственном образовании историю всего мира. Но не таково предназначение, павшее на нашу долю. Отшельники в мире, мы ничего ему не дали, ничего не взяли у него, не приобщили ни одной идеи к массе идей человечества, ничем не содействовали совершенствованию человеческого разумения и исказили все, что сообщило нам это совершенствование... Ни одной полезной мысли не возросло на бесплодной нашей почве, ни одной великой истины не возникло среди нас. Мы ничего не выдумали сами и из всего, что выдумано другими, заимствовали только обманчивую наружность и бесполезную роскошь... Повторяю еще: мы жили, мы живем, как великий урок для отдаленных потомств, которые воспользуются им непременно, но в настоящем времени, что бы ни говорили, мы составляем пробел в порядке разумения". Произнеся такой приговор над нашим прошлым, настоящим и отчасти будущим, Ч. осторожно приступает к своей главной мысли и вместе с тем к объяснению указанного им явления. Корень зла, по его мнению, в том, что мы восприняли "новое образование" не из того источника, из которого воспринял его Запад. "Ведомые злою судьбою, мы заимствовали первые семена нравственного и умственного просвещения у растленной, презираемой всеми народами, Византии", заимствовали, притом, тогда, когда "мелкая суетность только что оторвала Византию от всемирного братства", и потому "приняли от нее идею, искаженную человеческою страстью". Отсюда и произошло все последующее. "Несмотря на название христиан, мы не тронулись с места, тогда как западное христианство величественно шло по пути, начертанному его божественным основателем". Ч. сам ставит вопрос: "Разве мы не христиане, разве образование возможно только по образцу европейскому?", — и отвечает так: "Без сомнения мы христиане, но разве абиссинцы не христиане же? Разве японцы не образованы?.. Но неужели вы думаете, что эти жалкие отклонения от божественных и человеческих истин низведут небо на землю?". В Европе все проникнуто таинственной силой, которая царила самодержавно целый ряд столетий". Эта мысль наполняет весь конец "Философического письма". "Взгляните на картину полного развития нового общества и вы увидите, что христианство преобразует все человеческие выгоды в свои собственные, потребность вещественную везде заменяет потребностью нравственною, возбуждает в мире мыслительном эти великие прения, которых вы не встретите в истории других эпох, других обществ... Вы увидите, что все создано им и только им: и жизнь земная, и жизнь общественная, и семейство, и отечество, и наука, и поэзия, и ум, и воображение, и воспоминание, и надежды, и восторги, и горести". Но все это относится к христианству западному; другие ветви христианства бесплодны. Ч. не делает отсюда никаких практических умозаключений. Нам кажется, что письмо его вызвало бурю не своими, хотя несомненными, но вовсе неярко выраженными католическими тенденциями, — их развивал он гораздо глубже в последующих письмах, — а лишь суровою критикою прошлого и настоящего России. Когда М. Ф. Орлов попробовал вставить слово Бенкендорфу в защиту Ч., то последний ответил ему: "Le pass é de la Russie a été admirable, son présent est plus que magnifique, quant à son avenir il est au delà de tout ce que l‘imagination la plus hardie se peut figurer; voilà le point de vue sous lequel l‘histoire russe doit être conçue et é crite". Такова была официальная точка зрения; всякая другая считалась недозволительною, а чаадаевская — обличала "расстройство и помешательство рассудка"... Другие письма Ч. увидели свет через много лет, и то лишь на французском языке, в Париже, в издании известного иезуита кн. И. С. Гагарина. Всех писем три, но есть основание думать, что в промежуток между первым (напечатанным в "Телескопе") и так называемым вторым существовали еще письма, по-видимому, безвозвратно пропавшие. Во "втором" письме (мы будем приводить далее цитаты в нашем переводе) Ч. выражает мысль, что прогресс человечества направляется рукою Провидения и движется при посредстве избранных народов и избранных людей; источник вечного света никогда не угасал среди человеческих обществ; человек шествовал до определенному ему пути только при свете истин, открываемых ему высшим разумом. "Вместо того, чтобы угодливо принимать бессмысленную систему механического совершенствования нашей натуры, так явно опровергаемого опытом всех веков, нельзя не видеть, что человек, предоставленный самому себе, шел всегда, наоборот, по пути бесконечного вырождения. Если и были от времени до времени эпохи прогресса у всех народов, минуты просветления в жизни человечества, возвышенные порывы разума, то ничто не доказывает непрерывности и постоянства такого движения. Истинное движение вперед и постоянная наличность прогресса замечается лишь в том обществе, которого мы состоим членами и которое не является продуктом рук человеческих. Мы без сомнения восприняли то, что было выработано древними до нас, воспользовались им и замкнули таким образом кольцо великой цепи времен, но из этого вовсе не следует, что люди достигли бы состояния, в котором они теперь находятся, без того исторического явления, которое безусловно не имеет антецедентов, находится вне всякой зависимости от человеческих идей, вне всякой необходимой связи вещей и отделяет мир древний от мира нового". Само собою разумеется, что Ч. говорит здесь о возникновении <i>христианства.</i> Без этого явления наше общество неизбежно погибло бы, как погибли все общества древности. Христианство застало мир "развращенным, окровавленным, изолгавшимся". В древних цивилизациях не было никакого прочного, внутри их лежащего, начала. "Глубокая мудрость Египта, очаровательная прелесть Ионии, строгие добродетели Рима, ослепительный блеск Александрии — во что вы превратились? Блестящие цивилизации, взлелеянные всеми силами земли, связанные со всеми славами, со всеми героями, со всем владычеством над вселенной, с величайшими государями, которых когда-либо производила земля, с мировым суверенитетом — каким образом могли вы быть снесены с лица земли? К чему была работа веков, чудные деяния интеллекта, если новые народы, пришедшие неизвестно откуда, не приобщенные ни малейшим образом к этим цивилизациям, должны были все это разрушить, опрокинуть великолепное здание и запахать самое место, на котором оно стояло?" Но не варвары разрушили древний мир. Это был уже "разложившийся труп и варвары развеяли только его прах по ветру". <i>Этого</i> с новым миром случиться не может, ибо европейское общество составляет <i>единую</i> семью христианских народов. Европейское общество "в течение целого ряда веков покоилось на основе федерации, которая была разорвана только реформацией; до этого печального события народы Европы смотрели на себя не иначе как на единый социальный организм, географически разделенный на разные государства, но составляющий в моральном смысле единое целое; между народами этими не было иного публичного права, кроме постановлений церкви; войны представлялись междоусобиями, единый интерес одушевлял всех, одна и та же тенденция приводила в движение весь европейский мир. История средних веков была в буквальном смысле слова историей одного народа — народа христианского. Движение нравственного сознания составляло ее основание; события чисто политические стояли на втором плане; все это обнаруживалось с особенною ясностью в религиозных войнах, т. е. в событиях, которых так ужасалась философия прошлого века. Вольтер очень удачно замечает, что войны из-за мнений происходили только у христиан; но не следовало ограничиваться лишь констатированием факта, необходимо было возвыситься до уразумения причины такого единственного в своем роде явления. Ясно, что царство мысли не могло иначе утвердиться в мире, как придавая самому принципу мысли полную реальность. И если теперь положение вещей изменилось, то это явилось результатом схизмы, которая, разрушив единство мысли, разрушила тем самым и единство общества. Но основание остается и теперь все то же, и Европа все еще христианская страна, что бы она ни делала, что бы ни говорила... Для того, чтобы настоящая цивилизация была разрушена, надо было бы, чтобы весь земной шар перевернулся вверх дном, чтобы повторился переворот подобный тому, который дал земле ее настоящую форму. Чтобы погасить дотла все источники нашего просвещения, понадобился бы, по крайней мере, второй всемирный потоп. Если бы, напр., было поглощено одно из полушарий, то и того, что осталось бы на другом, было бы достаточно для обновления человеческого духа. Мысль, долженствующая покорить вселенную, никогда не остановится, никогда не погибнет или, по крайней мере, не погибнет до тех пор, пока на это не будет веления Того, кто вложил эту мысль в человеческую душу. Мир приходил к единению, но этому великому делу помешала реформация, возвратив его к состоянию разрозненности (desunit é) язычества". В конце второго письма Ч. прямо высказывает ту мысль, которая лишь косвенно пробивалась в письме первом. "Что папство было учреждением человеческим, что входящие в него элементы созданы человеческими руками — я охотно это признаю, но сущность панства исходит из самого духа христианства... Кто не изумится необыкновенным судьбам папства? Лишенное своего человеческого блеска, оно стало от того только сильнее, а проявляемый по отношению к нему индифферентизм лишь еще более упрочивает и обеспечивает его существование... Оно <i>централизует</i> мысль христианских народов, влечет их друг к другу, напоминает им о верховном начале их верований и, будучи запечатлено печатью небесного характера, парит над миром материальных интересов". В третьем письме Ч. развивает те же мысли, иллюстрируя их своими воззрениями на Моисея, Аристотеля, Марка Аврелия, Эпикура, Гомера и т. д. Возвращаясь к России и к своему взгляду на русских, которые "не принадлежат, в сущности, ни к какой из систем нравственного мира, но своею общественною поверхностью примыкают к Западу", Ч. рекомендует "сделать все что можно, чтобы приготовить пути для грядущих поколений". "Так как мы не можем оставить им то, чего у нас самих не было: верований, воспитанного временем разума, ярко очерченной личности, развитых течением длинной, одушевленной, деятельной, богатой результатами, интеллектуальной жизни, мнений, то оставим же им, по крайней мере, несколько идей, которые, хотя мы их и не сами нашли, будучи передаваемы от поколения к поколению, будут иметь больше традиционного элемента и, поэтому, больше могущества, больше плодотворности, чем наши собственные мысли. Таким образом мы заслужим благодарность потомства и не напрасно пройдем по земле". Короткое четвертое письмо Ч. посвящено архитектуре. Наконец, известна еще первая и несколько строк из второй главы "Апологии сумасшедшего" Ч. Тут автор делает кое-какие уступки, соглашается признать некоторые из своих прежних мнений преувеличениями, но зло и едко смеется над обрушившимся на него за первое философическое письмо из "любви к отечеству" обществом. "Существуют различные роды любви к отечеству: самоед, напр., любящий свои родные снега, ослабляющие его зрение, дымную юрту, в которой он проводит скорчившись половину жизни, прогорклый жир своих оленей, окружающий его тошнотворной атмосферой — самоед этот, без сомнения, любит родину иначе, чем любит ее английский гражданин, гордящийся учреждениями и высокой цивилизацией своего славного острова... Любовь к отечеству — вещь очень хорошая, но есть нечто повыше ее: любовь к истине". Дальше Ч. излагает свои мнения на историю России. Коротко история эта выражается так: "Петр Великий нашел лишь лист бумаги и своею мощною рукою написал на нем: <i>Европа</i> и <i>Запад".</i> И великий человек сделал великое дело. "Но вот, явилась новая школа (славянофилы). Запад более не признается, дело Петра Великого отрицается, считается желательным снова вернуться в пустыню. Забыв все, что сделал для нас Запад, будучи неблагодарны к великому человеку, который нас цивилизовал, к Европе, которая нас образовала, отрекаются и от Европы, и от великого человека. В своем горячем усердии новейший патриотизм объявляет нас любимейшими чадами Востока. С какой стати, — говорит этот патриотизм, — будем мы искать света у западных народов? Разве мы не имеем у себя дома всех зародышей социального строя бесконечно лучшего, чем социальный строй Европы? Предоставленные самим себе, нашему светлому разуму, плодотворному началу, сокрытому в недрах нашей могучей натуры и в особенности нашей святой веры, мы скоро оставили бы позади все эти народы, коснеющие в заблуждениях и лжи. И чему нам завидовать на Западе? Его религиозным войнам, его папе, его рыцарству, его инквизиции? Хорошие все это вещи, — нечего сказать! И разве, в самом деле, Запад является родиной науки и глубокой мудрости? Всякий знает, что родина всего этого — Восток. Возвратимся же к этому Востоку, с которым мы соприкасаемся повсеместно, откуда мы восприяли некогда наши верования, наши законы, наши добродетели, словом, все, что сделало нас могущественнейшим народом на земле. Старый Восток отходит в вечность, и разве не мы его законные наследники? Среди нас должны жить навсегда его чудесные традиции, осуществляться все его великие и таинственные истины, хранение которых ему было завещано от начала веков... Вы понимаете теперь происхождение недавно разразившейся надо мною бури и видите, что среди нас происходит настоящая революция, страстная реакция против просвещения, против западных идей, против того просвещения и тех идей, которые сделали нас тем, что мы есть, и плодом которых явилось даже само настоящее движение, сама реакция". Мысль, что в нашем прошлом не было ничего творческого, Ч. видимо хотел развить во второй главе "Апологии", но она содержит в себе лишь несколько строк. "Существует факт, верховно владычествующий над нашим историческим движением во все его века, проходящий через всю нашу историю, заключающий в себе в некотором смысле всю философию, проявляющийся во все эпохи нашей социальной жизни, определяющий ее характер, составляющий одновременно и существенный элемент нашего политического величия, и истинную причину нашего интеллектуального бессилия: этот факт — факт географический". Издатель сочинений Ч., кн. Гагарин, говорит в примечании следующее: "Здесь оканчивается рукопись и нет никаких признаков, чтобы она когда-либо была продолжена". После инцидента с "Философическим письмом" Ч. прожил почти безвыездно в Москве 20 лет. Хотя он во все эти годы ничем особенным себя не проявил, но — свидетельствует Герцен — если в обществе находился Ч., то "как бы ни была густа толпа, глаз находил его тотчас же". Ч. скончался в Москве 14 апреля 1856 г. <i> Литература.</i> "Телескоп" (т. 34, № 15, стр. 275 — 310) и "Пол. Звезда" (1861 г., кн. VI, стр. 141 — 162); Пыпин, "Характеристики литературных мнений от 20-х до 50-х годов" ("Вест. Европы", 1871, декабрь); Милюков, "Главные течения русской исторической мысли"; Жихарев, "П. Я. Чаадаев" ("Вест. Европы", 1871, июль и сентябрь); Лонгинов, "Воспоминания о П. Я. Чаадаеве" ("Русский Вестник", 1862, ноябрь); Свербеев, "Воспоминания о П. Я. Чаадаеве" ("Русский Архив", 1868, № 6); Якушкин, "Записки"; Герцен, "Былое и думы"; Никитенко, "Записки и дневник" (т. I, стр. 374 — 375). Донос Вигеля и письмо митрополита Серафима к гр. Бенкендорфу — в "Русской Старине" (1870, № 2); "Неизданные рукописи П. Я. Чаадаева" — в "Вестнике Европы" (1871, ноябрь). Два письма Ч. к Шеллингу — в "Рус. Вестнике" (1862, ноябрь); Ср. еще Скабичевский, "Сорок лет русской критики"; Скабичевский, "Очерки по истории русской цензуры"; Кошелев, "Записки"; Смирнова, "Записки" (ч. 1, стр. 211); "Oeuvres choisies de Pierre Tchada ïeff, publiées pour la première fois par le P. Gagarin"; Herzen, "Du développement des idées ré volutionnaires en Russie"; Custine, "La Russie en 1839"; Щебальский, "Глава из истории нашей литературы" ("Рус. Вестн.", 1884, ноябрь); А. И. Кошелев, "Записки"; Кирпичников, "П. Я. Чаадаев по новым документам" ("Русск. Мысль", 1896, апрель); Веселовский, "Этюды и характеристики" (1903). <i> В. Богучарский. </i><br><br><br>... смотреть

ЧААДАЕВ

ЧААДАЕВ         Пётр Яковлевич [27.5(7.6). 1794, Москва, -14(26).4.1856, там же], рус. мыслитель и публицист. Друг А. С. Пушкина. В 1819 был принят ... смотреть

ЧААДАЕВ

1.Иван Иванович (г. рожд. неизв.- ум. 1696) - думный дворянин, дипломат, окольничий (с 1676-77). В 1658-66 был воеводой в укр. городах, в т. ч. в Киеве... смотреть

ЧААДАЕВ

ЧААДАЕВ Петр Яковлевич (1794-1856) -русский мыслитель, публицист, общественный деятель. По происхождению из дворян, участник войны 1812, находился в оп... смотреть

ЧААДАЕВ

Петр Яковлевич (1794-1856) -русский мыслитель, публицист, общественный деятель. По происхождению из дворян, участник войны 1812, находился в оппозиции к царскому режиму и русской дворянской олигархии, не разделяя целиком и принципов демократической идеологии, хотя и состоял в "Союзе благоденствия" (1819), а затем и в "Северном обществе" декабристов (1821). Его теоретические взгляды формировались под влиянием двух противоположных тенденций (просветительского рационализма и христианского монотеизма), поэтому при целостном восприятии творчество Ч. выглядит крайне противоречивым. По крайней мере, до отъезда за границу в 1823 Ч. был сторонником декабристской идеологии и придерживался просветительской ориентации. Перелом произошел в 1824-1825, во время путешествия Ч. по Европе, где он встречался с Шеллингом, Лашенне, Куком; сыграло свою роль и пребывание в масонской ложе, и мистические настроения друзей. В результате к 1829-1830 у Ч. сформировалось новое, философско-истори-ческое и религиозное мировоззрение, которое и проявилось в "Письмах о философии истории" или "Философических письмах" (1829-1831) - самом значительном произведении мыслителя, а также в сочинении "Апология сумасшедшего" (1837). Первое письмо было опубликовано в 1836 в журнале "Телескоп" и вызвало многочисленные и неоднозначные отклики современников, среди которых самым "значительным" был указ императора Николая I, по которому Ч. был объявлен сумасшедшим и взят под надзор. Обращаясь к исторической судьбе России в контексте мировой культуры, Ч. развивает идею целостного понимания исторического процесса в духе "объективного идеализма", согласно которому истинное единство истории - это "религиозное единство". Основой мирового развития выступает "великое ВСЕ", "абсолютное единство", "истинная реальность", которые суть имена Бога и в качестве основных онтологических категорий выражают закон "природы физической" и "природы духовной". Структура этих двух слоев реальности, по Ч., идентична, но элементами первого являются атомы, а второго - идеи. Провиден-циалистское понимание Ч. закона истории означает, что все сущее сотворено Богом и подчиняется мудрости Провидения, "вечной божественной силе", которая ставит перед каждым народом определенную цель, частную по отношению к цели развития всего человечества, идущего к царству Божьему на земле. Ч. отдает предпочтение христианской телеологии, придающей "нравственный смысл" развитию западноевропейских народов, миссия которых заключается в дальнейшем распространении христианского вероучения. Трансляция идей "духовного" мира в мир "физический" осуществляется в своеобразной элитарной форме, в обращении Провидения к народным "массам" посредством избранников, которые дают толчок "коллективному сознанию" нации и приводят ее в движение. Развитие и консолидация людей в единую общность (народ или нацию) основана на традиции - непосредственной передаче истины от одного поколения к другому в непрерывной преемственности, благодаря чему обеспечивается единство и нравственное воспитание народа, достигается общая социальная стабильность и "устойчивость личной жизни" каждого отдельного гражданина. Образцом эволюционного развития для Ч. служит опыт западноевропейских государств, частная и общественная жизнь которых основана на "идеях долга, справедливости, права, порядка" - этих основополагающих и руководящих началах, которые покоятся на духе строгой организации католической церкви и благодаря которым только и возможна связь с прошлым и основания для будущего развития. Снятие всех антитез между Россией и Западом, нормализация русской действительности может осуществиться, по мнению Ч., только путем нравственного воспитания и образования в соответствии с идеалами западного просвещения и религиозного синтеза. Поэтому, по Ч., необходимо устранить разногласия между католицизмом и православием для восстановления не только духовного, но и социального единства России и Европы. Философская концепция Ч. и его попытка исторического анализа закономерностей общественного развития России в контексте западноевропейской и мировой цивилизации стала основой "модернизации" русского национального самосоз: нания и стимулировала дальнейшее развитие русской религиозной и социальной философии. А.Я. Сарна... смотреть

ЧААДАЕВ

ЧААДАЕВ ЧАДАЕВ ЧЕГОДАЕВ ЧЕОДАЕВ ЧАГАДАЕВЧегодай - из тюркского имени Чагатай в русском произнолшении Чаадай. Так звали, в частности, второго сына Ч... смотреть

ЧААДАЕВ

Чаадаев, Петр Яковлевич (1793 - 1856) - друг Пушкина и декабристов, был непродолжительное время членом Тайного общества. В 1820 г., будучи адъютантом командира гвардейского корпуса, кн. Васильчикова, был послан им курьером к Александру I с известием о волнениях в Семеновском полку. Этот случай отдалил от Чаадаева членов Тайного общества. Чаадаев вышел в отставку и прожил за границей до 1826 г. В Европе Чаадаев был близок со многими замечательными людьми того времени, много читал и вернулся в Россию с прочно сложившимися философскими убеждениями. В 1836 г. в журнале "Телескоп", издававшемся Надеждиным, появилось первое из "философических писем" Чаадаева, написанных им гораздо раньше, но бывших известными лишь очень ограниченному кругу лиц. Это письмо проникнуто глубоко скептическим взглядом на судьбы России. Указывая на изолированное положение России, не принадлежащей ни к Востоку, ни к Западу, Чаадаев говорил, что Россия не имеет никаких традиций, живет как бы вне времени, и каждый русский должен сам связывать разорванную нить, соединяющую его с человечеством. Корень зла, по мнению Чаадаева, в том, что Россия восприняла новое образование не от западного католичества, создавшего "всю жизнь земную и общественную, семейство, отечество, поэзию и науку", а от Византии. Поэтому прогресс западного христианства прошел мимо России, а другие ветви христианства были бесплодны. Это письмо вызвало своим антипатриотическим содержанием страшное негодование во всех кругах общества. Надеждин был сослан в Усть-Сысольск, а Чаадаев объявлен сумасшедшим и подвергнут домашнему аресту. Два других письма Чаадаева, изданные через много лет в Париже иезуитом князем Гагариным, посвящены развитию тех же мыслей о роли католичества, как хранителя и продолжателя христианской культуры, и о централизующем влиянии папства.<br>... смотреть

ЧААДАЕВ

ЧААДАЕВ Пётр Яковлевич (1794-1856), мыслитель и публицист. Участвовал в Отечественной войне 1812, в 1821 принят в Северное общество декабристов, в 182... смотреть

ЧААДАЕВ

ЧААДАЕВ Петр Яковлевич (1794-1856), российский мыслитель и публицист. Участвовал в Отечественной войне 1812, в 1821 принят в Северное общество декабристов, в 1823-26 за границей. Философско-исторические взгляды сложились под влиянием идей католического провиденциализма и социального христианства (Ф. Ламенне и др.). В главном сочинении - "Философических письмах" (написаны в 1829-31) высказал мысли об отлученности России от всемирной истории, о духовном застое и национальном самодовольстве, препятствующих осознанию и исполнению ею предначертанной свыше исторической миссии. За публикацию первого из писем (1836) журнал "Телескоп" был закрыт, а Чаадаев "высочайшим повелением" был объявлен сумасшедшим. В "Апологии сумасшедшего" (1837), написанной в ответ на обвинения, выразил веру в историческую будущность России.<br><br><br>... смотреть

ЧААДАЕВ

(Петр Яковлевич (1794-1856) - рус. мыслитель и публицист) Счастия в Москве отчаяв, Едет в Гатчину Вермель. Он почти что Чаадаев, Но другая в жизни цель... смотреть

ЧААДАЕВ

Чаадаев Чаада́евфам. русск. дворянского рода, также Чегода́ев. Восходит к тюрк. племенному названию Čaɣatāi, которое первонач. было именем второго сын... смотреть

ЧААДАЕВ

Чаадаев сущ.муж.одуш. (1) ед.им. Вл. Дм. Долгорукий и окольничий Чаадаев.Пр11.

ЧААДАЕВ

Фамилия известного дворянского рода, к которому принадлежал и знаменитый русский философ, современник Пушкина Петр Чаадаев, восходит к племенному названию Cagatai, которое первоначально было именем одного из сыновей Чингис-хана – Чагатая, что в переводе значит "храбрый, честный".... смотреть

ЧААДАЕВ

фам. русск. дворянского рода, также Чегодаев. Восходит к тюрк. племенному названию Caatai, которое первонач. было именем второго сына Чингис-хана (ум. в 1242 г.), ср.-греч. (Лаон. Халкон. I, 152); см. Фасмер, ZfslPh 17, 340 и сл.; Шпулер, Goldene Ноrdе 243.... смотреть

ЧААДАЕВ

имя собств., сущ. муж. родакул.Чаадаєв

ЧААДАЕВ

ЧААДАЕВ (Петр Яковлевич (1794-1856) - рус. мыслитель и публицист) Счастия в Москве отчаяв, Едет в Гатчину Вермель. Он почти что Чаадаев, Но другая в жизни цель. Шутл. ОМ932 (358.1)... смотреть

ЧААДАЕВ

Начальная форма - Чаадаев, единственное число, именительный падеж, мужской род, одушевленное, фамилия

ЧААДАЕВ

Едва Ева Давеча Веда Вад Ада Чад Дача Дева Еда Чаадаев

ЧААДАЕВ

Чаад'аев

ЧААДАЕВ В. Н.

Чаадаев, В. Н.См.: Чадаев В. Н.Источники:• Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: В 4 т. — Т. 4. — М., 19... смотреть

ЧААДАЕВ Н.

Настоящее имя: Сорокин П. А.Примечание: Псевдоним воспроизводится в форме, данной в печатиИсточники:• Толстяков А.П. Кто вы, маска? Создается новый сло... смотреть

ЧААДАЕВ Н.

Чаадаев, Н. — сотр. «В. Литературы» (1921)Псевдонимы: Ч—в, Н.Источники:• Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных дея... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯК

(1794-1856) - философ и публицист. Род. в дворянской семье, внук М. М. Щербатова. В 1808-12 учился в Моск. ун-те, участник Отеч. войны 1812. В 1818-20 Ч. близок к Союзу благоденствия, вступает в масонскую ложу "Соединенных братьев", в 1821 принят в Сев. об-во декабристов. В 1823-26 путешествует по Зап. Европе, знакомится с Ф. В. Шеллингом, сильно на него повлиявшим. По возвращении в Россию Ч. был арестован, затем за ним устанавливается негласный полицейский надзор. В 1829-31 Ч. пишет свое осн. соч. - "Философические письма". Центр. место в размышлениях Ч. занимает его философия истории: в осн. ист. процесса лежит Божеств. Провидение, к-рому в наиб. степени соответствует католицизм, определивший духовное единообразие Зап. Европы и обеспечивший развитие европ. культуры, хранящей накопленные духовные ценности. Отторженная от католицизма Россия не имеет традиций, лишена органич. развития и пришла к интеллект. и нравств. тупику. Публикация первого "Философич. письма" в ж. "Телескоп" (1836) привела к запрещению ж. и высылке ред. Н. И. Надеждина, сам Ч. "высочайшим повелением" был объявлен сумасшедшим. В ответ на обвинения Ч. в "Апологии сумасшедшего" (1837) выразил веру в ист. будущность России. Соч. Ч. при жизни автора не публиковались. Замечат. лит. достоинствами отмечены также его письма. <p class="tab">Личность и идеи Ч. оказали большое влияние на рус. об-во. Его прозападные симпатии способствовали формированию идеологии западничества, в то время как религ. характер предложенной им философии истории был воспринят славянофилами. Ч. был тесно связан со мн. деятелями рус. культуры 1-й пол. 19 в., в частности с А. С. Пушкиным, посвятившим ему три стих послания. </p><p class="tab">Соч.: Полное собрание сочинений и избранные письма: В 2 т. М., 1991.</p>... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

1794-1856), мыслитель и публицист. Участник Отечественной войны 1812. В 1821 принят в Северное общество декабристов. Философско-исторические взгляды сложились под влиянием идей католического провиденциализма и социального христианства. В "Философических письмах" (написаны в 1829-31) высказал мысли об отлученности России от всемирной истории, о духовном застое и национальном самодовольстве, препятствующих осознанию и исполнению ею предначертанной свыше исторической миссии. За публикацию первого письма (1836) журнал "Телескоп" был закрыт, а Ч. "высочайшим повелением" объявлен сумасшедшим.... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

1794-1856 гг.) - русский философ, участвовал в Отечественной войне 1812 г., в 1821 г. был принят в Северное общество декабристов. Философско-исторические взгляды сложились под влиянием идей католического провиденциализма (истолкование исторического процесса как осуществление замысла бога) и социального христианства. В "Философических письмах" выразил критическое отношение к русской истории. В "Апологии сумасшедшего" выразил веру в историческую будущность России.... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

(1794—1856) — российский мыслитель и публицист. Участник Отечественной войны 1812 г. и заграничного похода русской армии в 1813—1814 гг.; вышел в отставку в 1820 г. С 1816 г. — член масонской ложи «Соединенных друзей» (вместе с А. С. Грибоедовым, П. И. Пестелем). Дружил с А. С. Пушкиным. Был близок со многими будущими декабристами — вступил в «Союз благоденствия» (1819), был принят (1821) в Северное общество, но активной роли в нем не играл. В 1823—1826 гг. путешествовал за границей (Германия, Великобритания, Франция), познакомился с Ф. В. Шеллингом и Ф. Ламенне, чьи идеи (католический провиденциализм и социальное христианство) оказали большое влияние на формирование его мировоззрения. По возвращении на родину подвергнут обыску: за обнаруженные «разные недозволенные рукописи, книги и подозрительные бумаги» арестован и подвергнут допросу о связях с декабристами. Вскоре был освобожден и взят под негласный надзор полиции. В 1829—1831 гг. написал свое главное сочинение — «Письма о философии истории», известные как «Философические письма». В них выступил с резкой критикой социальных и нравственных основ существовавшего в России режима, призвал использовать прогрессивный опыт Зап. Европы для будущего развития страны и, не сочувствуя идеям социализма, предсказывал его победу «не потому, что он прав, а потому, что неправы его противники». За публикацию первого из писем (1836) журнал «Телескоп» был закрыт, его издатель Н. И. Надеждин выслан из Москвы в Усть-Сысольск с запрещением заниматься издательской и педагогической деятельностью. Повелением Николая I автор «Писем» был объявлен «умалишенным», за ним установили «медико-полицейский надзор». В ответ на обвинения в отсутствии патриотизма П. Я. Чаадаев написал «Апологию сумасшедшего» (1837, при жизни автора не была напечатана). В ней он выразил веру в историческую будущность России, которой предстоит «решить большую Часть проблем социального порядка». В 1840-х гг. его дом стал местом общественных собраний в Москве, вместе с А. И. Гергценом и Т. Н. Грановским участвовал в полемике против идей славянофильства и оказал большое влияние на дальнейшее развитие общественно-философской мысли в России.... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

1793 - 1856) - друг Пушкина и декабристов, был непродолжительное время членом Тайного общества. В 1820 г., будучи адъютантом командира гвардейского корпуса, кн. Васильчикова, был послан им курьером к Александру I с известием о волнениях в Семеновском полку. Этот случай отдалил от Чаадаева членов Тайного общества. Чаадаев вышел в отставку и прожил за границей до 1826 г. В Европе Чаадаев был близок со многими замечательными людьми того времени, много читал и вернулся в Россию с прочно сложившимися философскими убеждениями. В 1836 г. в журнале "Телескоп", издававшемся Надеждиным, появилось первое из "философических писем" Чаадаева, написанных им гораздо раньше, но бывших известными лишь очень ограниченному кругу лиц. Это письмо проникнуто глубоко скептическим взглядом на судьбы России. Указывая на изолированное положение России, не принадлежащей ни к Востоку, ни к Западу, Чаадаев говорил, что Россия не имеет никаких традиций, живет как бы вне времени, и каждый русский должен сам связывать разорванную нить, соединяющую его с человечеством. Корень зла, по мнению Чаадаева, в том, что Россия восприняла новое образование не от западного католичества, создавшего "всю жизнь земную и общественную, семейство, отечество, поэзию и науку", а от Византии. Поэтому прогресс западного христианства прошел мимо России, а другие ветви христианства были бесплодны. Это письмо вызвало своим антипатриотическим содержанием страшное негодование во всех кругах общества. Надеждин был сослан в Усть-Сысольск, а Чаадаев объявлен сумасшедшим и подвергнут домашнему аресту. Два других письма Чаадаева, изданные через много лет в Париже иезуитом князем Гагариным, посвящены развитию тех же мыслей о роли католичества, как хранителя и продолжателя христианской культуры, и о централизующем влиянии папства.... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

рус. мыслитель и общественный деятель. Р. в знатной дворянской семье. Участвовал в войне 1812—14. Был членом “Союза благоденствия” (1819), а затем “Северного общества” декабристов (1821). В 1823—26 находился за границей, встречался с Ф. Ламенне и Шеллингом. В 1828—30 создал знаменитые “Философические письма”, первое из к-рых было опубликовано в 1836 в журнале “Телескоп”. Оно, по словам Герцена, потрясло мыслящую Россию. В этом “Философическом письме” Ч. выражал негодование по поводу отлучения России от “всемирного воспитания человеческого рода”, духовного застоя. Произв. вызвало возмущение аристократических кругов. “Телескоп” был закрыт, его редактор Надеждин сослан, а Ч. объявлен сумасшедшим. В 1837 Ч. написал “Апологию сумасшедшего”, а в 40-е гг. вместе с Герценом и Грановским участвовал в борьбе западников против славянофилов. Ряд статей Ч. распространялся в списках. До 1823 Ч. разделял идеи деизма. Позже он переходит на позиции религиозного мировоззрения. Философия Ч. обосновывала верховную роль божественного закона в природе и об-ве в духе объективного идеализма. Наиболее общие законы мира человек, по Ч., не способен постичь без откровения (“наития”) свыше. Применив этот принцип в философии истории, Ч. пришел к выводу о решающей роли религиозно-нравственных начал в развитии об-ва. В связи с этим он считает гл. средством осуществления “царства божия” на земле религиозное воспитание человечества. Грядущее “царство божие” Ч. понимал как гражданское. об-во, в к-ром господствуют равенство, свобода и демократия. Подобно Ламенне и Сен-Симону, он заявлял о необходимости модернизации религиозной веры. Не сочувствуя социализму, Ч. предсказывал, однако, его победу (“социализм победит не потому, что он прав, а потому, что неправы его противники”) . Философия Ч. оказала заметное влияние на развитие рус. общественной мысли 2-й половины 19 в. ... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

(27 мая 1794 – 14 апр. 1856) – рус. философ и политич. мыслитель. Род. в дворянской семье. Учился в Моск. ун-те (1808–11), где познакомился с А. С. Грибоедовым, будущими декабристами – И. Якушкиным, А. И. Тургеневым, братьями Муравьевыми. Участвовал в Отечественной войне 1812. В 1814 вступил в масонскую ложу. В 1821 вышел в отставку и был принят Якушкиным в тайное декабрист. общество. В 1823–26 путешествовал по Европе; был знаком с Шеллингом. В 1828–30 написал трактат "Философические письма" (8 писем); после публикации первого письма ("Телескоп", 1836, т. 34, No 15) был "высочайше" объявлен сумасшедшим. После снятия медиц. надзора и домашнего ареста Ч. участвовал в идейной жизни Москвы, полемике западников и славянофилов, много писал, но, ввиду запрета, до конца жизни ничего не напечатал. Большинство его работ издано после смерти, важнейшие (напр., пять из восьми "Философических писем") – лишь в сов. время, а многие не изданы и до сих пор. В творчестве Ч. можно наметить три гл. периода: декабристский (до 1826); период создания и публикации "Философич. писем" (до 1836); последующий период. О филос. взглядах Ч. п е р в о г о периода почти нет сведений, хотя по переписке с Якушкиным известно, что они придерживались в то время "оледеняющего деизма" и в целом Ч. держался декабристских идей. Во в т о р о й период Ч., разочаровавшись в революц. программе обществ. преобразований, а также в деистич.-материалистич. философии, выступил как представитель идеалистич. направления рус. Просвещения. Определяющей в мировоззрении Ч. с конца 20-х гг. является мысль о том, что человечество нездорово и что его болезнь происходит от нарушения того органич. единства рода человеческого, наций и индивидов, к-рое присуще им "по природе" и к к-рому человечество должно вернуться. Эта мысль находила свое обоснование в тотальной идее единства, пронизывающей все части его философско-историч. системы. В концепции рус. историч. процесса она выступала как необходимость единения России с др. народами; в философии истории – как идея единства человеч. рода, идея всеобщей (единой для всех наций и людей) необходимой историч. закономерности; в этике – как антииндивидуалистич. идея нравственно совершенной личности, составляющей органич. элемент нации, а через нее и рода человеческого; в социальной утопии – как идея общества, основанного на этих принципах философии и этики; в философии – как онтологич. принцип единства мира, единства духовного и физич. миров, их единой и необходимой обусловленности, как гносеологич. идея тождества субъекта и объекта, обусловливающего принципиальную возможность и практич. целесообразность познания мира. В истолковании Ч. рус. истории ее резкая критика связана в целом с уверенностью в ее великом будущем. В "Философических письмах" преобладает критика России. Осуждая совр. ее состояние (в особенности крепостничество – см. "Лит. наследство", No 22–24, М., 1935, с. 23), Ч. искал объяснение его в рус. истории – в отсутствии связи между ее этапами, отсутствии социальных и культурных традиций и отказе России от принципов европ. цивилизации. Россия как бы отпала от человеч. рода в значит. мере вследствие изоляционистской политики православия, в противоположность католицизму, сумевшему объединить разнородные нац. культуры. Не абсолютизируя достоинств зап.-европ. цивилизации (см. Соч. и письма П. Я. Чаадаева, т. 2, М., 1914, с. 116, 122, 123), Ч. видел задачу России в воссоединении с др. нац. культурами и с человеч. родом в целом. Мучит. сознание отсталости крепостнич. России определило элементы нац. нигилизма в концепции Ч. (позднее сам Ч. говорил о "преувеличениях" в "Философических письмах"; см. там же, с. 229). В общей концепции философии и с т о р и и Ч., сохраняя ряд декабристских идей (построение справедливого общества в России, в к-ром будет достигнута "общая польза", критика крепостничества и пороков дворян. общества, внимание к проблеме нац. культуры и др.), пересматривал в то же время распространенные в среде декабристов теории естественного права и общественного договора, идею верхушечного насильственного переворота и др. При этом Ч. учитывал развитие в это время идей утопического социализма (Ч. прямо ссылался на Сен-Симона и христианский социализм Ламенне, см. там же, с. 180) и нем. классич. идеализма (идеи об историч. необходимости, единства необходимости и свободы и др.), а на рус. почве – идеи любомудров (Веневитинов). История человечества, по Ч., есть необходимый процесс, осуществляемый провидением через посредство мнений и идей (см. тамже, с. 121, 122). Историч. необходимость Ч. трактовал в диалектич. единстве со свободой (см. тамже, с. 124–29 и "Лит. наследство", No 22–24, с. 34, 43 и сл.); последняя, будучи ложно понята, может препятствовать осуществлению необходимости. Напр., ложное представление об абсолютной независимости человека от необходимости (свобода "дикого осленка") приводит, по Ч., к пагубным результатам, хотя в конце концов необходимость возвращает человека и нации в свое лоно. Ч. с позиции антииндивидуалистич. идеала нравственно совершенной личности, свободной в смысле ее сознат. приобщения к задачам общечеловеч. прогресса как историч. необходимости, подверг критике как волюнтаристский, так и фаталистич. взгляд на историч. процесс (см., напр., Соч. и письма, т. 2, с. 154–155). Концепция необходимости и свободы применима, по Ч., не только к индивиду, но и к нации, как некоей нравств. единице (см. тамже, с. 131, 134–35). Индивидуальное лицо нации определяется целью, поставленной перед ней провидением, и улавливается великими представителями данного народа (см. тамже, с. 116, 120). Однако нация – лишь элемент человечества как целого организма. Через достижение конкретных нац. целей движется вперед и весь род человеческий (см. тамже, с. 135). В целом концепцию "Философических писем" нельзя считать пессимистической, хотя отд. высказывания первого письма в отрыве от других, неизвестных в 19 в., писем и давали основания Герцену и Плеханову говорить о пессимизме Ч. Исходя из этих идей, Ч. строил свою социальную утопию. Будущее общество Ч. представлял как воплощение единства рода человеческого, гармонии личных и обществ. интересов, свободы личности. Осн. порок современности, по Ч., – нарушение этого единства, отрыв субъекта от объективности, трагич. разобщенность людей и народов, глядящих на мир "...через призму своего искусственного разума" ("Лит. наследство", No 22–24, с. 34). Преодоление этого позволило бы человеку обрести подлинную свободу: "Тогда исчез бы теперешний его отрыв от природы и он бы слился с нею. Ощущение своей собственной воли выделяет его теперь из всеобщего распорядка и делает из него обособленное существо; а тогда в нем бы проснулось чувство мировой воли, или, говоря иными словами, – внутреннее ощущение, глубокое сознание своей действительной причастности ко всему мирозданию" ("Лит. наследство", No 22–24, с. 34). Совершенству и единению отд. личностей будут соответствовать совершенство и гармония наций, к-рые, "освободившись от своих заблуждений и пристрастий", выработали бы "истинное национальное сознание" (Соч. и письма, т. 2, с. 134), "...и мы увидели бы, может быть, народы, протягивающие друг другу руку в правильном сознании общего интереса человечества, который был бы тогда ничем иным, как верно понятым интересом каждого отдельного народа" (там же, с. 134). Переход к "прекрасному существованию", – писал Ч., – "...всецело зависит от нас и не требует выхода из мира, который нас окружает" ("Лит. наследство", No 22–24, с. 34). Средством этого перехода Ч., не принявший выступления декабристов и революции 1830 во Франции, видел в воспитании нравственно совершенной и образованной личности. В о б щ е ф и л о с . п л а н е Ч. рассматривал человека как объективное единство физического и духовного миров. Тождество бытия и мышления истолковывалось Ч. то как их "параллелизм", то как их "единство". Мир физический состоит из атомов и молекул – "элементов материальных" (там же, с. 40, 49); их совокупность образует все тела. Тела существуют в пространстве, к-рое Ч. понимал как объективную форму внешнего мира, и во времени, к-рое, напротив, субъективно (там же, с. 34–35). Движение в физич. мире Ч. понимал механистически – как геометрическое, т.е. сообщенное, что связывалось с идеей движущего первоначала – бога. Механистич. модель физич. мира служила Ч. для религ. объяснения сознания, как не подчиненного механич. законам природы и понимаемого Ч. как результат божеств. творчества. Ч. различал два вида познания: опытное и познание через откровение. Опытное познание постигает физич. мир (см. тамже, с. 26). Оно протекает как в эмпирич., так и в рацион. формах ("через рассуждение" – см. там же, с. 32). Логика рассуждения определяется логикой природных явлений, к-рые сами по себе "...есть силлогизм с большей и меньшей посылками и выводом" (там же). Поэтому в естеств. науках ум и достигает "высочайшей достоверности" (см. тамже, с. 39), позволяющей удовлетворять материальным нуждам человека (см. тамже, с. 38, 24). Однако опытное познание бессильно в мире духовном, объекты к-рого бесконечны и обладают свободой. Специфич. формой познания духовного мира является, по Ч., откровение. В лит-ре о Ч. было много споров о теоретич. источниках и религ. характере "Философических писем". Философию Ч. считали прежде всего религиозной, а ее гл. источник усматривали в католич. мысли – идеях де Местра, де Бональда, Балланша, христианского социализма (Ламенне). Действительно, эти идеи оказали формирующее воздействие на систему Ч., когда в условиях кризиса метафизич. материализма мн. передовые философы искали ответа на вопросы, поставленные современностью, в религии, видя в ней, в частности, средство обществ. преобразования. Но интерес Ч. к религ. идее, к католич. литературе никогда не становился для него самоцелью, но всегда был лишь одним из средств решения социальных и филос.-психологич. проблем. Строя свою систему, Ч. широко использовал идеи классич. философии – от античности до утопического социализма 19 в. и Шеллинга. "...Моя религия, – писал он в письме к А. И. Тургеневу, – не совсем совпадает с религией богословов... Если бы в те времена, когда я искал религии, я встретил бы... готовую, я наверное принял бы ее; но не найдя таковой, я принужден был принять исповедание Фенелонов, Паскалей, Лейбницов и Беконов. Вы, между прочим, были неправы, когда определяли меня, как истинного католика" (Соч. и письма, т. 2, с. 202–03). Герцен характеризовал религиозность Ч. как "революционный католицизм" (см. Полн. собр. соч. и писем, т. 13, П., 1919, с. 130; ср. т. 3, П., 1919, с. 40–41), а Чернышевский писал о ней как об "облачении его идей" (см. Полн. собр. соч., т. 4, 1950, с. 595). Даже богослов Г. Флоровский видит в Ч. "идеолога", а не "...религиозно настроенного человека" ("Пути рус. богословия", Париж, 1937, с. 247). В т р е т и й п е р и о д жизни и творчества Ч. происходит смещение акцентов в его концепции рус. истории; резко критич. отношение к ней периода "Философических писем" сменяется характерной для 2-й пол. 30-х – нач. 40-х гг. уверенностью в будущем России. Отсутствие культурных традиций, аморфность рус. духа, его неприобщенность к всемирно-историч. процессу – все это теперь представляется Ч. уже не недостатками, а преимуществами России, к-рые позволят ей быстро овладеть достоинствами и достичь уровня зап.-европ. цивилизации, избежав при этом присущих ей пороков. Однако со 2-й пол. 40-х и в нач. 50-х гг. в настроениях Ч. вновь возобладали критич. мотивы, что объясняется, во-первых, демократизацией его воззрений и углублением отрицат. отношения к абсолютизму и, во-вторых, распадением идеализма его историч. концепции, в частности его попыткой понять рус. историю с т. зр. географич., экономич. и социальных факторов. Ч. резко критикует право государя "превращать в рабов целое поколение свободных людей" как "отвратительное злоупотребление самодержавной власти в самом зловредном для народа ее проявлении, в развращении его общественного сознания" (афоризм 190; цит. по неопубл. работам Ч., хранящимся в Ин-те рус. лит-ры в Ленинграде, на франц. яз.; рус. пер. Д. Шаховского, по к-рому они ниже цитируются, – в Ин-те мировой лит-ры имени М. Горького в Москве). С обостренной неприязнью относится Ч. к дворянско-помещичьей России: "Бедняк, стремящийся к малой доле достатка, которого вам девать некуда, бывает иногда жесток, это верно, но никогда не будет так жесток, как жестоки были ваши отцы, те именно, кто сделали из вас то, что вы есть, кто наделил вас тем, чем вы владеете" (афоризм 219). Контрастом к антиреволюц. и религ. пафосу "Философических писем" воспринимается написанная Ч. вскоре после 1848 прокламация к крестьянам, в к-рой он, не призывая их прямо к революции, указывал им на революц. средства, с помощью к-рых европ. народы пытались устранить угнетение (см. "Лит. наследство", No 22–24, с. 680 и комментарий Д. Шаховского к прокламации). Относясь, очевидно, отрицательно к социалистич. доктрине, Ч. считал, однако, что "социализм победит не потому, что он прав, а потому, что неправы его противники" (афоризм 213). Не разделяя взглядов революц. демократов, Ч. вместе с тем требовал радикального преобразования России, ее перехода "на новые пути" (см. "Звенья". Сб. док-тов и мат-лов, М.–Л., 1934, [т.] 3–4, с. 380). Занятия историч. науками, гегелевской и послегегелевской философией изменили прежний идеалистич. подход Ч. к философии истории. Истолкование рус. истории приобрело у него более конкретный науч. характер. Напр., установление в России крепостного права он уже не связывал с введением православия, а объяснял необходимостью "положить конец бродячей жизни крестьянина" (Из неопубл. письма к А. И. Тургеневу, 1843). Ч. осознавал историч. обусловленность деятельности великих личностей (в частности Ивана Грозного и Петра I), придавал существ. значение географич. условиям, татарскому завоеванию, борьбе социальных групп. Идея "истинного патриотизма", составляющая пафос "Философических писем" и "Апологии сумасшедшего", развивается и в работах Ч. 40–50-х гг. "По-видимому, есть несколько способов любить свое отечество и служить ему...". "Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать ее, предпочитаю унижать ее, – только бы ее не обманывать" (афоризм... 149, 107). Ч. полемизировал со славянофильской "философией" своей колокольни, препятствующей "создать из человеческого рода один народ братьев" (см. афоризм141, ср. 193). Эволюция филос. взглядов Ч. в 40–50-х гг. характеризуется уменьшением роли религ. моментов в его мировоззрении (см., напр., афоризмы 171, 173), утратой веры в способность религии вести народы к социальному идеалу ("религиозные чувства более не могут овладеть массами" – афоризм 221). Ч. со все возрастающим интересом изучает развитие нем. классич. идеализма, в к-ром он видит эволюцию от кантовско-фихтевского субъективизма, абсолю-тизации "Я" к объективно-идеалистич. идее единства "Я" и мира, тождества бытия и мышления (у Шеллинга и особенно у Гегеля). Первоначально неприязненное отношение к гегелевской философии (см., напр., Соч. и письма, т. 2, с. 239–40) сменяется у Ч. осознанием ее величия как блестяще выполненной "последней главы современной философии" (афоризм 195-а и 197). Выдвигая на первый план проблему слияния философии с действительностью, Ч. в сущности шел по пути младогегельянцев, усматривая недостатки философии Гегеля в абстрактности его системы, приверженности к ср.-век. схоластич. манере мыслить, "к узкой логомахии" (игре словами) и считая, что Гегель, "очевидно, не понял своего века, века столь поглощенного идеей практической" (афоризм 217). Идеи Ч. способствовали формированию двух осн. направлений во взглядах на рус. историю и будущее России – славянофильства и западничества. В условиях сословной замкнутости в крепостнич. России Ч. построил социальную утопию, основанную на идеях объективной историч. необходимости, единства необходимости и свободы, равенства и единства всех людей и народов, развил антииндивидуалистич. этику нравств.- совершенной и истинно-свободной личности. Правда, реальное значение идей Ч. оказалось, в силу запрета ему с 1836 печататься, меньшим, чем могло бы быть, если бы они приобрели публичную известность, хотя Ч. и оказал непосредств. историч. воздействие на Пушкина и Лермонтова, на западничество и славянофильство, на В. Соловьева и др. Историография. В лит-ре о Ч. еще в 19 в. сложилось два направления. Первое направление рассматривало Ч. как деятеля рус. освободит. мысли; основоположниками его были Герцен (см. Полн. собр. соч., т. 1–30, по имен. указателю; особенно – "Былое и думы", гл. "Не наши"; "О развитии революц. идей в России") и Чернышевский (см. Полн. собр. соч., т. 12, М., 1960, ст. "Апология сумасшедшего"). Статьи и публикации Герцена, осуществленные за рубежом, выход в 1862 первого издания соч. Ч. (на франц. яз.), публикация писем и соч. Ч. в 60–70-е гг. и воспоминаний о нем (М. Н. Логинов, Воспоминание о П. Я. Ч., "Рус. вестник", 1862, No 11; Д. И. Свербеев, Воспоминания о П. Я. Ч., "Рус. архив", 1868, кн. 6; его же, Записки Д. И. Свербеева (1799–1826), т. 1–2, М., 1899; М. Жихарев, П. Я. Чаадаев, "Вестн. Европы", 1871, т. 4–5) вызвали к жизни лит-ру о Ч., в общем примыкавшую к герценской традиции (статья A. Григорьева, Западничество в рус. лит-ре, "Время", 1861, No 2; две анонимные статьи – "Санкт-Петербургские ведомости", 1871, No 194 и "Отечественные записки", 1874, No 8; А. Пыпин, Характеристики лит. мнений, СПБ, 1909). Традицию Герцена – Чернышевского в оценке Ч. развил с марксистских позиций Г. В. Плеханов (Пессимизм П. Я. Ч., в его сб.: Критика наших критиков, СПБ, 1906; его же, Чаадаев, "Совр. мир", 1908, No 1) и сов. марксисты (см. В. Ф. Асмус, О новых "Философич. письмах" П. Я. Ч., в кн.: "Лит. наследство", т. 22–24, М., 1935; В. С. Соловьева, Ч. и его "Философич. письма", "ПЗМ", 1938, No 1; З. А. Каменский, П. Я. Ч., М., 1946; М. К. Афанасьев, Обществ.-политич. взгляды П. Я. Ч., "Тр. Воронеж. гос. ун-та", 1947, т. 14, вып. 2; Ф. И. Берелевич, П. Я. Ч. и революция 1848 г., "Уч. зап. МГУ", 1940, т. 2, вып. 61; его же, П. Я. Ч. и декабристы, "Уч. зап. Тюмен. гос. пед. ин-та", 1958, т. 5, вып. 2; История философии, т. 2, М., 1957, с. 258–61; М. М. Григорьян, Ч. и его филос. система, в кн.: Из истории философии, вып. 2, М., 1958; П. С. Шкуринов, П. Я. Ч. Жизнь, деятельность, мировоззрение, М., 1960 (библ.); Л. А. Филиппов, Религ. утопия П. Я. Ч. и совр. теологи, "История СССР", 1961, No 6; А. А. Галактионов, П. Ф. Никандров, История рус. философии, М., 1961, разд. 5, гл. 1; А. А. Лебедев, Чаадаев, М., 1965 (библ.); Н. Дружинин, П. Я. Ч. и проблема индивидуализма, "Коммунист", 1966, No 12; З. В. Смирнова, П. Я. Ч. и рус. обществ. мысль первой половины 19 в., "ВФ", 1968, No 1; История философии в СССР, т. 2, М., 1968 (с. 260–76 и др. по указат.). Второе направление в оценке Ч. развилось в прямой полемике с Герценом и его единомышленниками (П. Щебальский, Глава из истории нашей литературы, "Рус. вестник", 1884, No 11; П. Милюков, Гл. течение рус. историч. мысли 18–19 столетий, "Рус. мысль", 1885, No 12; Н. Пузанов, П. Я. Ч. и его миросозерцание, "Тр. Киев. Духовной Академии", 1906, No 5–6; отд. изд., К., 1906 и М. Гершензон, П. Я. Ч. Жизнь и мышление, СПБ, 1908). Эта традиция была воспринята рус. бурж. литературой, ставшей после 1917 эмигрантской, – Н. А. Бердяев, Д. С. Мережковский, B. В. Зеньковский (История рус. философии, т. 1–2, М., 1956, гл. 2), Н. О. Лосский (История рус. философии, М., 1954, гл. 3, § 1), и в значит. мере определила характер зарубежной литературы о Ч., особенно послеоктябрьской. Соч.: Письмо к И. Гагарину, "Временник Об-ва друзей рус. книги", 1928, т. 2, с. 71; Письмо П. Я. Ч. кн. П. А. Вяземскому, "Старина и новизна", 1916, т. 20; Письма Е. Свербеевой, Воскресная беседа сельского священника..., Отрывок из рассуждений о России, "Вестн. Европы", 1918, No 1–4; Два письма к С. П. Жихареву, в кн.: Жихарев С. П., Записки современника, т. 2, М.–Л., 1934, с. 515–17; Неопубликованная статья Ч., "Звенья", 1934, кн. 3–4; Три письма [Письма Гагарину и Шеллингу], там же, 1935, кн. 5; Письма Ч. к Ф. И. Тютчеву, там же; Oeuvres choisies..., P.–Lpz., 1862; Schriften und Briefe, M?nch., 1921; Philosophische Briefe, в кн.: ?stliche Christentum, Dokumente, [Bd 1], M?nch., 1923. Лит.: Богучарский В., Три западника 40-х годов, СПБ, 1902; Иванов-Разумник, История рус. обществ. мысли, т. 1, СПБ, 1907, гл. 8; Лемке М., Ч. и Надеждин, "Мир Божий", 1905, No 9–12; его же, Николаевские жандармы и лит-ра 1826–1855, СПБ, 1909, гл. 3; Стасов В. П., П. Я. Чаадаев, "Рус. старина", 1908, т. 133; Ковалевский М., Ранние ревнители философии Шеллинга в России. Ч. и Киреевский, "Рус. мысль", 1916, т. 12; Голицын Н. В., Ч. и Е. А. Свербеева, "Вестн. Европы", 1918, с. 233–54; Шаховской Д., Якушкин и Ч., в сб.: Декабристы и их время, т. 2, М., 1932; его же, П. Я. Ч. – автор "Философич. писем", в кн.: "Лит. наследство", т. 22–24, М., 1935; его же, П. Я. Ч. на пути в Россию в 1826 г., там же, т. 19–21, М., 1935; Усакина Т. И., Памфлет М. Н. Загоскина на П. Я. Ч. и ?. ?. Орлова, в кн.: Декабристы в Москве, М., 1963; Чертков Л. Н., Неотправленное письмо П. Я. Ч. к А. И. Тургеневу, "Рус. лит-ра", 1969. No 3; Frank V., Russisches Christentum, Paderborn, 1889; Masaryk Th. G., Zur russischen Geschichts- und Religionsphilosophie, Bd 1, Tl 2, Jena, 1913, Kap. 9; Hurwicz, P. J. Caadaev, Russische Geschichtsphilosophie, "Preu?ische Jahrb?cher", 1920, Bd 181, H. 2, August; Winkler M., P. J. Caadaev, В., 1927 (рец. см. Mehlitz О., "Zeitschrift f?r slavische Philologie", 1927, Bd 4, Doppelheft ?); Quenet Ch., Tchaadaev et les Lettres philosophiques..., P., 1931 (подробная библ.); Schelting ?., Ru?land und Europa im russischen Geschichtsdenken, Bern, 1948; Schultze B., Russische Denker. Ihre Stellung zu Christus, Kirche und Papstum, W., 1950; Коуr? ?., Etudes sur l´histoire de la pens?e philosophique en Russie, P., 1950; Hare R., Pioneers of Russian social thought, Oxf., 1951; Falk H., Das Weltbild P. J. Tschaadajews nach seinen acht "Philosophischen Briefen", M?nch., 1954; Scheibert P., Von Bacunin zu Lenin, Leiden, 1956; Waliсki ?., Paradoks Czaadajewa, "Studia filozoficzne", 1962, No 2 (сокращенный пер. на рус. яз. см. там же, 1964, No 2). З. Каменский. Москва. ... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

(1794—1856) — рус. философ, публицист. Род. в дворянской семье; учился в Моск. ун-те (1808—11); был знаком с декабристами; войну 1812—14 гг. провел в составе Ахтырского гусарского полка, дошел до Парижа. После войны делает быструю карьеру на светском поприще. С 1814 г. Ч. — чл. масонской ложи. В 1820 г., после встречи с императором Александром I, у к-рого Ч. был с докладом по поводу бунта Семеновского полка, он подает прошение об отставке с гос. службы. В 1820—21 гг. переживает глубокий внутр. кризис и перелом в своем мировоззрении; затем три года проводит в Европе, где знакомится с Ф.Шеллингом. Последующие годы живет затворником в Москве — это период напряженной работы над «Философическими письмами». В 1836 г., после появления в печати первого из них (публикация остальных фрагментов растянется почти на столетие) в журнале «Телескоп» (№ 15), Ч. прослыл ниспровергателем нац. святынь и неистовым бунтарем, после чего был подвергнут офиц. следствию и объявлен умалишенным. После снятия мед. надзора и домашнего ареста вновь участвует в идейной жизни Москвы, в полемике западников и славянофилов, но до конца жизни уже ничего не публикует. В истории отеч. мысли Ч. остался создателем первой оригинальной историософской теории, определившей тематику последующих дискуссий о месте и судьбе России, специфике рус. нац. сознания и истории, взаимоотношений народа и гос. власти. Осн. тема его философии — судьба Отечества, понимаемая как синтез прошлого, наст. и будущего. Заслуживает внимания не только критика им рос. реалий, но и построенная им модель Запада: исходя из принципа всеединства, к-рый служит стержнем всей его концепции, Ч. утверждает, что Европа представляет тройственное единство — религии, культуры, нравственности, и это единственно правильная форма цивилизации, в пределах к-рой достигнут идеал Царства Божьего на земле; все остальные цивилизации — лишь тупиковые ветви развития. Россия же не явл. цивилизацией вообще, занимая промежуточное положение между Востоком и Западом. Идеи Ч. послужили одним из осн. факторов, сформировавших мировоззренческую альтернативу славянофильству — западничество, оказали влияние на почвенников, либералов и консерваторов, а впоследствии, как утверждение примата божеств. откровения, его философия оказала существенное влияние на В.С.Соловьева; своим предшественником его называли и авторы сб. «Вехи» (1909). Соч.: Полн. собр. соч. и избр. письма: В 2 т. М., 1991. А.А.Исаев ... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

(1794–1856)   Русский философ, мыслитель и публицист. Родоначальник русской религиозной философии. Основные произведения — «Философические письма» (1836), «Сочинения и письма» (т. 1–2, изд. 1913–1914). Высказал мысли об отлученности России от всемирной истории, о духовном застое и национальном самодовольстве, препятствующих осознанию и исполнению ею предначертанной свыше исторической миссии. В «Апологии сумасшедшего» (1837), написанной в ответ на обвинения, выразил веру в историческую будущность России. История оригинальной русской общественной мысли, по Бердяеву, начинается с 1829 года, когда было написано послание П. Чаадаева Е. Пановой, опубликованное затем в журнале «Телескоп». «Это крик отчаяния человека, любящего свою родину». Чаадаев считает, что русские, как бы, не входят в состав человечества, а существуют лишь затем, чтобы преподать ему (человечеству) урок. Петр Яковлевич Чаадаев родился 8 июня (27 мая по старому стилю) 1794 года. Уже в трехлетнем возрасте мальчик остался без родителей. После смерти отца и матери он вместе с братом Михаилом попал из захолустья Нижегородской губернии в московский дом князя Д. М. Щербатова, ставшего, совместно с графом Толстым, их опекуном. Отец его, Яков Петрович Чаадаев, в составе лейб-гвардии Семеновского полка участвовал в Шведской компании и получил Георгиевский крест. Выйдя в отставку в чине подполковника, он служил советником Нижегородской уголовной палаты. Когда Яков Петрович женился на Наталье Михайловне Щербатовой, род Чаадаевых соединился с одной из древнейших и именитейших русских фамилий, ведущей свое происхождение от святого князя Михаила Черниговского. В семье родились двое сыновей — Михаил (1792) и Петр (1794). Большинство исследователей указывает на поразительное сходство Чаадаева с известным историком и общественным деятелем екатерининской эпохи князем М. М. Щербатовым. Мать Чаадаева была дочерью этого знаменитого общественного деятеля, темпераментного обличителя пороков дворянского сословия и царской фамилии. Чаадаев был, как пишет М Н Лонгинов, «вполне внук своего деда, за исключением чинов и лент.» Биографы отмечают в Чаадаеве не только замечательную образованность, но и чрезвычайный ум, живость характера, самобытность и самостоятельность суждений, большую любовь к книге. Честный, смелый, независимый, отзывчивый, впечатлительный — вот неполный перечень эпитетов, которыми пестрят биографические записки о нем. В 1808 году Петр и Михаил Чаадаевы вместе с двоюродным братом Иваном Щербатовым поступили в Московский университет. Чаадаев весьма одобрительно отзывался о лекциях ряда профессоров. Но еще более уважительно относился он к сообществу прогрессивно настроенных сокурсников, впоследствии ставших видными общественными деятелями. В одно время с Чаадаевым учились более двадцати будущих декабристов. Наиболее близкие отношения установились между Чаадаевым и А. Грибоедовым, И. Снегиревым, И. Щербатовым, И. Якушкиным, П. Кавериным, Никитой и Артамоном Муравьевыми, А. Якубовичем и др. Если судить по отзывам Чаадаева о профессорах, то его захватили в студенческие годы такие науки, как русская поэзия и красноречие, философские и политические науки, римское право и история, политическая экономия и дипломатия. Диспуты, литературные кружки, театральные представления, инсценировки судебных процессов — вся атмосфера студенческого общения располагала к свободному обмену мнениями. В те же годы профессор Цветаев преподавал впоследствии запрещенное естественное право. Критическое отношение его к существующим в России порядкам не могло не быть темой студенческих разговоров. Не только Монтескье, но и Вольтер и Руссо входят в предмет обсуждений. Студентам известны произведения Радищева и Новикова. В собранной к 1812 году библиотеке Чаадаева (одной из самых богатых в Москве), которой активно пользовались его друзья, были и книги, запрещенные царской цензурой. После окончания университета братья Чаадаевы оказались перед выбором дальнейшего жизненного пути. Предстоящий выбор облегчался семейной традицией — многие родственники Михаила и Петра как по отцовской, так и по материнской линии в разное время служили в лейб-гвардии в Семеновском полку. Отечественная война объединила передовые силы России в едином патриотическом порыве. В мае 1812 года Чаадаев вступает юнкером в гвардию и затем определяется подпрапорщиком в Семеновский полк. Эта дата позволяет сделать вывод, что отнюдь не карьера, или во всяком случае не только она, привела его в армию. Он шел защищать Россию. Чаадаев — герой Бородина, участник многих сражений. В свете увиденного и пережитого неизбежно должен был задуматься Чаадаев над судьбами мировой истории, над общекультурными процессами и социально-политическими проблемами своей родины. Может быть, революционные события в Испании, в Неаполе, в Греции, в Пьемонте вновь и вновь заставляли мучительно переоценивать и переосмысливать накопленный интеллектуальный и жизненный материал? С 1817 по 1821 год Чаадаев служит адъютантом командира гвардейского корпуса Васильчикова, в лейб-гусарском полку, который стоял в Царском Селе. Именно к тому времени относится дружеское общение с Пушкиным, основанное на общей склонности к глубокому размышлению, на стремлении осмыслить русскую действительность. Петр Чаадаев был чрезвычайно яркой фигурой в петербургском обществе. Он часто общался с великими князьями Константином и Михаилом Павловичами, милостиво к нему расположенными. Чаадаев был замечен и самим царем Александром I. Никто, кроме самых близких по духу людей, не мог сомневаться в блестящей карьере молодого офицера. Стоит ли удивляться поэтому, какой неожиданной для многих явилась отставка Чаадаева, как много разных толков и слухов она вызвала. И хотя выходы в отставку в тот период (в том числе и в знак протеста против режима) не были редкостью, они, во-первых, не были столь заметны, а, во-вторых, их мотивы тщательно скрывались. В октябре 1820 года произошло очередное возмущение деспотическими аракчеевскими порядками, на сей раз — в гвардейском Семеновском полку, над которым шефствовал сам Александр I. Сообщить о перипетиях семеновской истории царю, находившемуся в Троппау на конгрессе пресловутого Священного союза, взялся адъютант командующего корпусом графа Васильчикова Петр Чаадаев. Многие усмотрели в этом поступке стремление еще больше приблизиться к престолу, желание сделать карьеру (флигель-адъютантские эполеты, дескать, не давали ему покоя) и отвернулись от него, предполагая предательство по отношению к товарищам-сослуживцам. Его упрекали в шаткости, нетвердости, бесхарактерности, отсутствии ясного понимания вопроса. Чаадаев же надеялся, что милостивое отношение Александра к ротмистру, прошедшему с Семеновским полком по полям тяжелых сражений Отечественной войны, могло способствовать смягчению возможной суровости наказания. Александр I надежд не оправдал. Он уже находился под влиянием реакционной политики Меттерниха и был пленником аракчеевщины. Можно предположить, что часовой разговор с царем окончательно прояснил для собеседников, «кто есть кто». Но если царь еще мог рассчитывать на благоразумие своего «верноподданного» и какое-то время не закрывать для него карьеру, то Чаадаев «прозрел» окончательно. Раньше многих других в России он понял бесперспективность надежд на прогнивший режим самодержавной власти. В декабре 1820 года Чаадаев подает в отставку. Трудно выделить какую-либо одну, решающую причину этого поступка. Не исключено, что после беседы с царем погасли надежды Чаадаева на «надлежащий путь» к славе, на соединение личной карьеры с государственными преобразованиями. Волконский сообщил Васильчикову из Лайбаха о том, что государь изъявил согласие на отставку Чаадаева, но без повышения в чине, так как со стороны получил о нем сведения очень неблагоприятные. При этом запрещалось сообщать Чаадаеву о подлинных причинах царской немилости, а при необходимости указать ему на его молодость и недовольство государя его нежеланием продолжать службу. Вопрос об отношении Чаадаева к декабрьскому восстанию и членстве его в тайных обществах является предметом постоянных дискуссий. Сам Чаадаев на вопрос о принадлежности к тайным обществам ответил: «Ни к какому тайному обществу никогда не принадлежал. Мнение мое о тайных обществах видеть можно из находящейся в бумагах моих речи о масонстве, писаной мною еще в 1818 году, где ясно и сильно выразил мысль свою о безумстве, о вредном действии тайных обществ вообще. О существовании тайных обществ в России не имел другого сведения, как по общим слухам. О названиях же их и цели никакого понятия не имел и какие лица в них участвовали, не знал». Как бы то ни было, Чаадаев был в очень близких отношениях с руководителями Северного общества. Но он всегда выступал против насильственных методов ведения борьбы. Чаадаев признавал, что перед отъездом из Петербурга за границу он виделся с Матвеем и Никитой Муравьевыми, князем Трубецким и Николаем Тургеневым. Матвей Муравьев-Апостол и Раевский провожали Чаадаева. Но ведь это элита тайного общества! Когда декабристы выступили против царя, Чаадаев был за границей. Еще в 1823 году он отправился в трехлетнее путешествие. Петр Яковлевич посетил Англию, Францию, Италию, Швейцарию, Германию. В Карлсбаде он встречался с немецким философом Шеллингом. На родину Чаадаев вернулся лишь осенью 1626 года, когда его друзья-декабристы были осуждены. Поражение декабристского движения передовая общественность переживала очень глубоко. У Чаадаева для этого были и причины личного характера. С осени 1826 года Чаадаев живет в имении тетки в Дмитровском уезде. Пять лет продолжается его затворническая жизнь, наполненная напряженной мыслительной работой. Его позиция в тот период очень хорошо иллюстрируется содержанием письма к Вяземскому: «Неуж-то надобно непременно делать дела, чтобы делать дело? Конечно, можно делать и то и другое, но из этого не следует, чтобы мысль… не могла быть вещь очень дельная. Настанет время, она явится и там». В это время он познакомился с Екатериной Дмитриевной Паниной. Ей было двадцать три года, но она уже пять лет была замужем, правда, детей не имела. Екатерина Дмитриевна выделялась в глазах Чаадаева из толпы беспокойством духа и развитостью ума, умением находить «прелесть в познании и в величавых эмоциях созерцания». Надо только, думал он, наполнить эти свойства существенным содержанием, ибо молодая женщина не заглядывает в Евангелие, не ходит в церковь и вообще пребывает в полном религиозном неведении. Тогда и многие тяжелые для нее проблемы повернутся к ней другой стороной. И Чаадаев посоветовал Екатерине Дмитриевне, говоря словами его первого философического письма, «облечься в одежду смирения, которая так к лицу вашему полу», «что «скорее всего умиротворит ваш взволнованный дух и прольет тихую отраду в ваше существование». Мы не знаем доподлинно всего, что сделано Чаадаевым в эти пять лет. Возможно, что помимо сохранившихся в полицейских архивах произведений были и другие работы. Известно точно, что к 1830 году «Философические письма» были закончены. Чаадаев хлопочет об издании написанного. А пока созданное им читают в списках. С 1831 года он навсегда поселяется во флигеле большого дома Е. Г. Левашевой на Ново-Басманной. Здесь живет какое-то время вместе с М. Бакуниным, знакомится с В. Белинским. Отсюда ездит не только в Английский клуб, но и туда, где собираются люди, глубоко озабоченные судьбами России, — Герцен в «Былом и думах» вспоминает споры и прения очень длинные, до 2 часов ночи по два-три раза в неделю: у Чаадаева (понедельник), Свербеева (пятница), А. П. Елагиной (воскресенье) и др. Чаадаев не принадлежал, очевидно, ни к одному из образовавшихся тогда кружков. И это неудивительно. Он постоянно ощущал учрежденный над ним тайный надзор, от которого не избавляло и пятилетнее «примерное» поведение в деревенской глуши». Тем более, ему как «уличенному в связях с декабристами», в силу запрета заниматься общественной деятельностью, недоступны были какие-либо официальные формы проявления своих демократических убеждений. Он не мог, подобно Грановскому, высказывать свое кредо с университетской кафедры, не мог заняться издательской деятельностью. Не следует ли предположить, что обращение к Васильчикову, Бенкендорфу и Николаю с просьбой об определении на государственную службу было попыткой как-то легализовать свое положение? Можно ли и стоит ли объяснять унизительные письма властвующим особам только тяжелым материальным положением или, тем паче, желанием примкнуть к чиновничьему сословию? Эти вопросы имеют под собой тем большее основание, если учесть, что 31 января 1833 года цензурный комитет не дал разрешения на опубликование представленной Чаадаевым книги. Чаадаев настойчиво ищет возможность сделать достоянием широкой гласности то, что выстрадано им в тишине кабинета. Наконец ему это удается. Редактор журнала либерального направления «Телескоп» Надеждин взял на себя смелость опубликовать первое философическое письмо в пятнадцатом номере за 1836 год. Из сопровождающего публикацию замечания Надеждина видно, во-первых, что статья рассчитана на «мыслящих читателей», во-вторых, что она лишь звено в серии писем, проникнутых одним духом, развивающих одну главную мысль (Надеждин, естественно, умалчивает, какую), в-третьих, что имеется «дозволение украсить наш журнал и другими из этого ряда писем», и, наконец, в-четвертых, обо всем этом сообщается «с удовольствием», ибо просматривается «возвышенность предмета, глубина и обширность взглядов, строгая последовательность выводов и энергическая искренность выражения…» Заметим, что до официальной реакции Чаадаев не только не жаловался на издателей, но был весьма воодушевлен фактом появления статьи. В письме к княгине С. Мещерской от 18 октября 1836 года, то есть сразу после опубликования письма, когда еще на Чаадаева не обрушились репрессии, он пишет: «Говорят, что шум идет большой; я этому нисколько не удивляюсь. Однако же мне известно, что моя статья заслужила некоторую благосклонность в известном слое общества. Конечно, не с тем она была писана, чтобы направиться блаженному народонаселению наших гостиных, предавшихся достославному быту виста и реверси. Вы меня слишком хорошо знаете и, конечно, не сомневаетесь, что весь этот гвалт занимает меня весьма мало. Вам известно, что я никогда не думал о публике, что я даже никогда не мог постигнуть, как можно писать для такой публики, как наша: все равно обращаться к рыбам морским, к птицам небесным. Как бы то ни было, если то, что я сказал, правда, оно останется, если нет, незачем ему оставаться». Шум же от первой — и единственной прижизненной — публикации Чаадаева был действительно большой. Герцен очень образно уподобил «Философическое письмо» выстрелу среди ночи. По свидетельству биографа М. Жихарева, никакое событие, не исключая и смерть Пушкина, не произвело такого впечатления: «Даже люди, никогда не занимавшиеся никаким литературным делом; круглые неучи; барыни, по степени интеллектуального развития мало чем разнившиеся от своих кухарок и прихвостниц, подьячие и чиновники, увязшие и потонувшие в казнокрадстве и взяточничестве; тугоумные, невежественные, полупомешанные святоши, изуверы или ханжи, поседевшие и одичалые в пьянстве, распутстве или суеверии, молодые отчизнолюбцы и старые патриоты — все соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения человеку, дерзнувшему оскорбить Россию». В первом из философских писем Чаадаев советует своей корреспондентке (подразумевается Панова) придерживаться всех церковных обрядов, упражняться в покорности, что, по его словам, «укрепляет ум». По мнению Чаадаева, только «размеренный образ жизни» соответствует духовному развитию. В отношении России Чаадаев высказывается весьма критически, полагая, что одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его, мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих. Мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений. В то же время он всемерно превозносит Западную Европу, полагая, что там идеи долга, справедливости, права, порядка родились из самих событий, образовывавших там общество, входят необходимым элементом в социальный вклад. Чаадаев видел в католической церкви, господствующей на Западе, поборницу просвещения и свободы. Одновременно Чаадаев критиковал крепостное право в России. Тон гонениям задал управляющий департаментом духовных дел иностранных исповеданий Ф. Ф. Вигель. В письме митрополиту от 21 октября 1836 года он обращает пастырское внимание на то, что в «богомерзкой статье, нет строки, которая бы не была ужаснейшею клеветою на Россию, нет слова, кое бы не было жесточайшим оскорблением нашей народной чести». Далее достаточно четко формулируется обвинение в преступной принадлежности к революционной партии: «Среди ужасов французской революции, когда попираемо было величие Бога и царей, подобного не было видно. Никогда, нигде, ни в какой стране, никто толикой дерзости себе не позволил». И, наконец, вопль: «И где? в Москве, в первопрестольном граде нашем… сие преступление. И есть издатель, который превозносит ее похвалами и грозит другими подобными письмами! И есть цензура, которая все это пропускает. О Боже! до чего мы дожили». Из письма Бенкендорфа царю» «Все, что для нас россиян есть священного, поругано, уничтожено, оклеветано с невероятною предерзостью, и с жестоким оскорблением как для народной чести нашей, так для правительства и даже для исповедуемой нами православной веры». Дальнейшее известно. Последовала резолюция царя, в соответствии с которой Чаадаева объявляли умалишенным. Ему предписывалось не выходить из дома. Полицейский надзор ожесточился открытыми принудительными мерами. Сам Чаадаев отнесся к своей участи со свойственной ему печальной иронией. В письме к брату он пишет: «У меня по высочайшему повелению взяты бумаги, а сам я объявлен сумасшедшим. Поражение мое произошло 28-го октября, следовательно, вот уже три месяца как я сошел с ума. Ныне издатель сослан в Вологду, цензор отставлен от должности, а я продолжаю быть сумасшедшим. Теперь, думаю, ясно тебе видно, что все произошло законным порядком, и что просить не о чем и некого». Более всего его удручает невозвращение отобранных бумаг, «потому что в них находятся труды всей моей жизни, все, что составляло цель ее». Было от чего впасть в отчаяние. Но, хотя многие связи рушились, хотя приходится довольствоваться одной прогулкой в день и «видеть у себя ежедневно господ медиков» (первое время — наглого и пьяного штаб-лекаря), Чаадаева обнадеживает утешительная дружба милых хозяев и частое посещение товарищей. В общении с власть имущими и в открытой для цензуры переписке «сумасшедший» продолжает разыгрывать лояльного по отношению к правительству человека, а в неподцензурных произведениях звучит его страстный голос просветителя и борца. Вершина политической мысли Чаадаева, вместе с прокламациями 1840-х годов — «Апология сумасшедшего» (1837), написанная в 1837 году и опубликованная только после его смерти в 1862 году в Париже князем Гагариным. Чаадаев уже более трезво оценивает историю России. Он пишет, что бесплодность исторического развития России в прошлом представляет собой в некотором смысле благо, так как русский народ не скован окаменелыми формами жизни и потому обладает свободой духа, чтобы выполнить великие задачи будущего, которые стоят перед ним. При этом он придавал большое значение православию, которое, по его мнению, способно оживить тело католической церкви. Он признал, что в будущем Россия станет центром интеллектуальной жизни Европы, если она, конечно, ассимилирует все самое ценное в Европе и осуществит миссию, предначертанную ей Богом. В этих своих мыслях Чаадаев перекликается с идеями славянофилов. Легко ошибиться, если рассматривать жизнь Чаадаева и, в частности, настроения последних лет в отрыве от конкретно-исторических условий и сути жизни вообще, в отрыве от уровня самосознания философа. Вспомним лучше его собственные слова: «Безотрадное зрелище представляет у нас выдающийся ум, бьющийся между стремлением предвосхитить слишком медленное поступательное развитие человечества… и убожеством младенческой цивилизации, который таким образом поневоле кинут во власть всякого рода причуд воображения, честолюбивых замыслов, а иногда — приходится это признать — и глубоких заблуждений». Чаадаев и в конце своего жизненного пути остался верен своему принципу, искать истину вопреки официальному запрету, вопреки официальному мнению властей, вопреки существованию этих властей, но не любой ценой, не ценой своей головы, а соблюдая осторожность, заискивая перед власть предержащей, заверяя ее в полной преданности. Трудно теперь сказать, в какой степени и все ли верили в «верноподданнические» чувства философа. 30 октября 1837 года Николай I на доклад московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына о прекращении «лечения» Чаадаева наложил следующую резолюцию: «Освободить от медицинского надзора под условием не сметь ничего писать». Чаадаеву было разрешено выходить на прогулки, но не наносить визитов. Он продолжал оставаться «сумасшедшим», его опасались. Чаадаев был обречен на одиночество (не сбылись пророчества юности, очевидной стала бессмысленность суеты окружающей российской жизни). И если кто-то еще надеялся на перемены в связи с воцарением Александра II, то Чаадаев остался верен себе: «Взгляните на него, просто страшно за Россию. Это тупое выражение, эти оловянные глаза…». Если и мог с кем-либо связывать Чаадаев осуществление своих идеалов, то разве лишь с народными массами. К ним обращается он в ставшей известной теперь прокламации. В ней — пропаганда европейских революционных событий, призыв к единению народов против самодержавного гнета. Проникновенные строки адресованы крестьянской массе. Другими словами, в 1840-е годы Чаадаев оказался левее тех европейских социалистов, которые в решении социальных противоречий рассчитывали на благородство и иные добродетели правящих классов. Более того, когда революционное движение 1848–1850 годов потерпело неудачу и, казалось бы, рухнула последняя надежда, Чаадаев, можно предположить, не потерял веру во всемогущество просветительской деятельности в широких массах. Петр Яковлевич Чаадаев умер квартирантом в чужом доме 14 апреля 1856 года по старому стилю. Через все перипетии личной жизни Чаадаев пронес глубокую и неординарную любовь к Отечеству, к русскому народу. Любовь к Отечеству для него — далеко не одно и то же, что любовь к царствующему дому и «публике», погрязшей в прихотях и похотях. В период расцвета творческих сил мыслителя укрепилась его вера в светлый идеал такого общественного устройства и такого пути развития, при котором все народы обретут просвещение и свободу. С верой в грядущий час России Чаадаев прошел свой путь до конца. ... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

(1794 - 1856)- русский философ-идеалист. Исследования. Автор "Философических писем", которые в русском обществе были восприняты как манифест западнической идеологии. В области психологии развивал идею об едином пространстве, где человеческие души могут взаимодействовать. Сочинения Отрывки. Полное собрание сочинений и писем. Т. 1. М.: Наука, 1991. Вступительная статья. (10) Четырнадцатилетним юношей (в 1808 г.) он переступил порог Московского университета, где в те времена господствовала немецкая философия. Он слушал там (и, по-видимому, еще раньше - в 1807 г. на дому) таких крупных в европейском масштабе профессоров, как Буле, Рейнгардт, Баузе, Шлецер-сын, а также русских профессоров просветительского направления - А.М.Брянцева и А.Ф.Мерзлякова. (11) То, что мы знаем о воззрениях Чаадаева 10-х - начала 20-х годов, рисует нам их именно в духе просветительства, рационализма, свободолюбия... Пушкин, между прочим, говорил А.О.Смирновой, что "Чаадаев хотел вдолбить мне в голову Локка". Такова характеристика его дружеского круга - круга декабристов И.Д.Якушкина и Н.И.Тургенева..., Пушкина, Грибоедова и других молодых русских людей, таковы его философские интересы, выявляющиеся в переписке 10-х годов с Д.Облеуховым, в факте участия в двух декабристских обществах - Союзе Спасения и Северном обществе, в которых, по воспоминаниям самого Чаадаева, царили воззрения "оледеняющего деизма". (12) Но где-то в 1824-1825 гг., когда Чаадаев путешествовал по западной Европе, зародился, в 1826-1828 гг. углубился, а в 1829-1830 гг., когда он писал свой трактат, оформился новый, религиозный философско-истрический взгляд на мир...Сыграло свою роль и воздействие Шеллинга, который в 1825 г., когда в Карлсбаде Чаадаев познакомился и беседовал с немецким философом, уже отошел от своих идей раннего периода и сам находился во власти мистической, "положительной" философии. Но из описаний Чаадаевым беседы с Шеллингом... видно, что к этому времени его сознание уже было захвачено религиозным интересом, так что и это воздействие не могло быть исходным. Большое влияние оказал на Чаадаева английский религиозный деятель миссионер Ч.Кук, с которым Чаадаев встречался за рубежом в январе 1825 г. и о котором многократно вспоминал. Двойственное влияние на него могло оказать и масонство, к которому Чаадаев примкнул еще в 1814 г. в Кракове и затем состоял в ложах вплоть до 1824 г., достигнув весьма высоких степеней...Весьма сильным импульсом к религиозным исканиям Чаадаева могло быть и воздействие близкого знакомого его молодости Д.Облеухова, впавшего к середине 20-х годов в совершеннейший мистицизм. Он вел мистический дневник ("Заметки о духоведении"), оказавшийся в руках Чадаева... (13) Так или иначе, с середины 20-х годов на просветительские воззрения Чаадаева наслаиваются религиозные, он изучает библейские тексты и теологическую литературу (по преимуществу католическую и отчасти протестантскую). (56) Чаадаев разворачивает картину того, как гегельянство оказывается в России теоретической основой "самых причудливых фантазий о нашем предназначении в мире, о наших грядущих судьбах". Вся эта критика относится скорее к вульгаризации гегельянства на русской почве. Тут повторялась (57) ситуация, когда в России в конце 20-х годов произрастало вульгарное шеллингианство, подвергнутое критике Н.И.Надеждиным и другими сторонниками диалектического идеализма, глубоко и органично воспринявшими философию молодого Шеллинга. И все-таки критика Чаадаевым Гегеля в этот период производит впечатление некоей историко- философской несуразности: Чаадаев явно не выделяет философии раннего и позднего Шеллинга, не понимает исторического соотношения философии Гегеля и Шеллинга. Философические письма. Письмо первое. (324) У всех народов есть период бурных волнений, страстного беспокойства, деятельности без обдуманных намерений. Люди в такое время скитаются по свету и дух их блуждает. Это пора великих побуждений, великих свершений, великих страстей у народов. Они тогда неиствуют без ясного повода, но не без пользы для грядущих поколений. Все общества прошли через такие периоды, когда вырабатываются самые яркие воспоминания, свои чудеса, своя поэзия, свои самые сильные и плодотворные устои. Без этого они не сохранили бы в своей памяти ничего, что можно было бы полюбить, к чему пристраститься, они были бы привязаны лишь к праху земли своей... Мы, напротив, не имели ничего подобного. (334) Вся история нового общества происходит на почве убеждений. Значит, это настоящее воспитание. Утвержденное с самого начала на этой основе, новое общество двигалось вперед лишь под влиянием мысли. Интересы в нем всегда следовали за идеями и никогда им не предшествовали. В этом обществе постоянно из убеждений создавались интересы, никогда интересы не вызывали убеждений. (335) Все политические революции были там по сути дела революциями нравственными. Письмо второе. (340) ...Состояние души нашей, как бы высоко мы ее ни настроили, зависит от окружающей обстановки. Поэтому вам надлежит как следует разобраться в том, что можно сделать при вашем положении в свете и в собственной вашей семье для согласования ваших чувств с вашим образом жизни, ваших идей - с вашими домашними отношениями, ваших верований - с верованиями тех, кого вы видите... Ведь множество зол возникает именно от того, что происходящее в глубине нашей мысли резко расходится с необходимостью подчиняться общественным условиям... Сделайте свой приют как можно более привлекательным, займитесь его красивым убранством и украшением, почему бы даже не вложить в это некоторую изысканность и нарядность? Ведь это вовсе не особый вид утонченной чувствительности; заботы ваши будут иметь целью не вульгарные удовольствия, а возможность всецело сосредоточиться в своей внутренней жизни. Очень прошу вас не пренебрегать этими внешними мелочами. Мы живем в стране, столь бедной проявлениями идеального, что если мы не окружим себя в домашней жизни некоторой долей поэзии и хорошего вкуса, то легко можем утратить всякую деликатность чувства, всякое понятие об изящном... Раз мы допустили некоторую неосторожность поселиться в этом жестоком климате, то постараемся по крайней мере ныне устроиться в нем так, чтобы можно было несколько забыть его суровость. (341) Затем, я бы хотел, чтобы вы устроили себе в этом убежище, которое вы как можно лучше украсите, вполне однообразный и методический образ жизни. Нам всем не хватает духа порядка и методичности, избавимся от этого недостатка. Не стоит повторять доводов в пользу размеренной жизни; во всяком случае одно лишь постоянное подчинение определенным правилам может научить нас без усилий подчиняться высшему закону нашей природы. Но для точного соблюдения какого-либо правила необходимо устранить все, что этому мешает. Часто с первых часов дня бываешь выбит из намеченного круга занятий, и весь день испорчен. Нет ничего важнее первых испытанных нами впечатлений, первых мыслей, приходящих к нам, когда мы вновь возвращаемся к жизни вслед за подобием смерти, которое разделяет наши дни. Эти впечатления и эти мысли обычно предопределяют состояние нашей души на весь день... (344) Приучитесь первые часы дня сделать как можно более значительными и торжественными, сразу возведите душу на всю ту высоту, к которой она способна, старайтесь провести эти часы в полном уединении, устраняйте все то, что может слишком на вас повлиять, слишком вас рассеять; при такое подготовке вы сможете безбоязненно встретить те неблагоприятные впечатления, которые затем вас охватят и которые при других условиях превратили бы ваше существование в непрерывную борьбу, без надежды на победу. Признаюсь, я придаю большое значение этой потребности ежедневно сосредоточиться и воспрянуть духом, я уверен, что нет другого средства уберечь себя от засилия окружающих вещей; но вы, конечно, понимаете, что это далеко еще не все. Одна идея, пронизывающая всю вашу жизнь, должна всегда стоять перед вами, служить вам светочем во всякое время дня. Мы являемся в мир со смутным инстинктом нравственного блага, но вполне осознать его мы можем лишь в более полной идее, которая из этого инстинкта развивается в течение всей жизни. Этой внутренней работе надо все приносить в жертву, применительно к ней надо установить весь порядок вашей жизни. Но все это должно протекать в сердечном молчании, потому что мир не сочувствует ничему глубокому. Он отвращает взор от великих убеждений, глубокая идея его утомляет. Вам же должны быть свойственны верное чувство и сосредоточенная мысль, не зависимые от различных людских мнений, а уверенно ведущие вас к цели. Не завидуйте обществу в его чувственных удовольствиях, вы обретете в своем уединении наслаждения, о которых там и понятия не имеют. Я не сомневаюсь в том, что, освоившись с ясной атмосферой такого существования, вы станете спокойно взирать из своей обители на то, как волнуется и для вас исчезает мир, вы насладитесь покоем вашей души. (345) В старых цивилизованных странах Европы давно сложились определенные бытовые образцы, так что там, когда решишь переменить образ жизни, достаточно просто-напросто выбрать ту новую обстановку, в которую желаешь перенестись, - (346) место заранее готово; распределение ролей сделано. Как только вы изберете подходящую для себя роль, и люди и предметы сами собой расположатся вокруг вас. Вам остается только должным образом их использовать. Совсем иное дело у нас... Сколько теряется времени, сколько затрачивается сил на приспособление, на то, чтобы приучить окружающих смотреть на вас сообразно с новым вашим положением, чтобы заставить молчать глупца, чтобы улеглось любопытство. Разве здесь знают, что такое могущество мысли? Разве здесь испытали, что прочное убеждение вследствие тех или других причин вторгается в душу вопреки привычному ходу вещей, через некоторое внезапное озарение, через указание свыше, овладевает душой, переворачивает все ваше существо и возносит вас выше вас самих и всего того, что вас окружает? (348) Надо найти такое душевное настроение, мягкое и простое, которое сумело бы без усилий сочетать со всеми действиями разума, со всеми сердечными эмоциями идею истины и добра. В особенности следует стремиться проникнуться истинами откровения... К ним ведут всевозможные пути: и покорная и слепая вера, которую без размышления исповедуют массы, и глубокое знание, и простодушное сердечное благоговение, и вдохновенное размышление, и возвышенная поэзия души. Однако самый простой путь - целиком положиться на те столь частые случаи, когда мы сильнее всего подпадаем под действие религиозного чувства на нашу душу и нам кажется, что мы лишились лично нам принадлежащей силы, и против своей воли влечемся к добру какой-то высшей силой, отрывающей нас от земли и возносящей на небо. И вот именно тогда, в сознании своей немощи, дух наш раскроется с необычайной силой для мыслей о и простодушное сердечное благоговение, и вдохновенное размышление, но видоизменяется в нас согласно нашей своеобразной природе... Как бы ни было пламенно наше стремление действовать для общего блага, это воображаемое нами отвлеченное благо есть лишь то, чего мы желаем для самих себя, а устранить себя вполне нам никогда не удается: в том, что мы желаем для других, мы всегда учитываем собственное благо. И потому высший разум, выражая свой закон на языке человека, снисходя к нашей слабой природе, предписал нам только одно: поступать с другими так, как мы желаем, чтобы поступали с нами... Мы действуем именно так, сами не зная, почему: движимые невидимой силой, мы можем улавливать ее действие, изучать ее в ее проявлениях, подчас отождествляться с нею, но вывести из (350) всего этого положительный закон нашего духовного бытия - вот это нам недоступно. Смутное чувство, неоформленное понятие без обязательной силы - больше мы никогда не добьемся. (352) ...Все это приводит нас к такому заключению: жизнь духовного существа в целом обнимает собой два мира, из которых только один нам ведом, и так как всякое мгновение жизни неразрывно связано со всей последовательностью моментов, из которых слагается жизнь, то ясно, что собственными силами нам невозможно возвыситься до познания закона, который должен относиться к тому и другому миру. Поэтому, закон это неизбежно должен быть нам передан таким разумом, для которого существует один единственный мир, единый порядок вещей. Впрочем, не подумайте, что нравственное учение философов не имеет с нашей точки зрения никакой ценности. Мы как нельзя лучше знаем, что оно содержит великие и прекрасные истины, которые долго руководили людьми и которые еще и сейчас отзываются в сердце и душе. Но мы знаем также, что истины эти не были выдуманы человеческим разумом, но были ему внушены свыше в различные эпохи общей жизни человечества. Привычные представления, усвоенные человеческим разумом под влиянием христианства, приучили нас усматривать идею, раскрытую свыше, лишь в двух великих откровениях - Ветхого и Нового завета, и мы забываем о первоначальном откровении. А без ясного понимания этого первого общения духа Божьего с духом человеческим ничего нельзя понять в христианстве. Христианин, не находя в собственном своем учении разрешения великой загадки душевного бытия, естественно приводится к учению философов. А между тем, философы способны объяснить человека только через человека: они отделяют его от Бога и внушают мысль о том, будто он зависит только от самого себя. (353) Нет такого человеческого знания, которое способно было бы заменить собой знание божественное. Для христианина все движение человеческого духа не что иное, как отражение непрерывного действия Бога на мир... Далекий от попыток овладеть всеми заключающимися в мозгу человека измышлениями, он стремиться лишь как можно лучше постигнуть пути господни во всемирной истории человечества. Он влечется к одной только небесной традиции... И тогда он неизбежно понимает, что есть надежное правило, как среди всего необъятного океана человеческих мнений отыскать корабль спасения, неизменно направляющий путь по звезде, данной ему для руководства: и звезда эта вечно сияет, никогда не заслоняло ее никакое облако; она видима для всех глаз, под любым небом; она пребывает над нашей головой и днем и ночью. (354) И если только ему единожды доказано, что весь распорядок духовного мира есть следствие удивительного сочетания первоначальных понятий, брошенных сами Богом в нашу душу, с воздействием нашего разума на эти идеи, ему станет также ясно, что сохранение этих основ, их передача из века в век, от поколения к поколению определяется особыми законами, и что есть, конечно, какие-то видимые признаки, по которым можно распознать среди всех святынь, рассеянных по земле, ту, в которой, как в святом ковчеге, содержится неприкосновенное средоточие истины... ...Пифагор, Сократ, Зороастр и в особенности Платон узрели неизреченное сияние, и чело их озарено было необычайным отблеском... Но они не смогли возвысится до познания подлинных признаков абсолютной истины, потому что с той поры, как человек изменил свою природу, истина нигде не проявлялась во всем своем блеске, и невозможно было ее распознать сквозь скрывавший ее туман. Напротив, в новом мире, если человек все еще не распознает эти признаки, то это только добровольное ослепление: если он сбивается с пути праведного, то это не что иное, как преступное подчинение темному началу, оставленному в сердце с единственной целью сделать более действенным его единение с истиной. Письмо третье. (355) ...В чувстве таится много озарений, сердцу несомненно присущи великие силы; но чувство действует на нас временно, и вызываемое в нем волнение не может длиться постоянно. Наоборот, добытое рассуждение остается всегда с нами. продуманная идея нас никогда не покидает, каково бы ни было наше душевное настроение, между тем как идея, только прочувствованная, все время убегает от нас и изменяется: все зависит от силы, с какой бьется наше сердце. А сверх того, сердца не даются по выбору: какое уж у тебя есть, с тем и приходится мириться, разум же свой мы сами постоянно сознаем. (356) Христианское учение рассматривает совокупность всего на основе возможного и необходимого перерождения нашего существа, и именно к этому должны быть направлены все наши усилия. Но пока мы не почувствовали, что наша ветхая природа растворяется и что зарождается в нас новый человек, созданный Христом, мы должны использовать все средства, чтобы приблизить этот желанный переворот: ведь он и не может наступить, пока мы на это не направим целиком все свои силы. (360)...Есть и такие люди, которые как будто без всяких усилий сообразуются со всеми предписаниями нравственности... Но в этих избранных душах чувство долга развилось не через мышление, а через те таинственные побуждения, которые управляют людьми помимо их сознания, в виде великих наставлений, которые мы, не ища их, находим в самой жизни и которые гораздо сильнее нашей личной мысли, являющейся частью мысли, общей всем людям: ум бывает поражен то примером, то счастливым стечением обстоятельств, подымающих нас выше самих себя, то благоприятным устройством всей жизни, заставляющими нас быть такими, какими мы без этого никогда бы не были; все это живые уроки веков, которыми причудливо наделяются по неведомому нам закону определенные личности; и если вульгарная психология не отдает себе отчета в этих таинственных пружинах духовного движения, то психология более углубленная, принимающая наследственность человеческой мысли за первое начало духовной природы, находит в этом разрешение большей части своих вопросов. Так, если героизм добродетели или вдохновение гения и не вытекали из мысли отдельного человека, они являются все же плодом мысли протекших веков. И все равно, мыслили мы или не мыслили, кто-то уже мыслил за нас еще до нашего появления на свет; в основе всякого нравственного действия, каким бы оно не казалось спонтанным и самостоятельным, всегда лежит, следовательно, чувство долга, а тем самым - и подчинения. Теперь посмотрим, что бы вышло, если бы человек мог довести свою подчиненность до совершенного лишения себя своей свободы. Из только что сказанного ясно, что это было бы высшей степенью человеческого совершенства. Ведь всякое движение души его вызывалось бы тем самым началом, которое производит все другие движения в мире. (361) Тогда исчез бы теперешний его отрыв от природы и он бы слился с нею. Ощущение своей собственной воли выделяет его теперь из всеобщего распорядка и делает из него обособленное существо; а тогда в нем бы проснулось чувство мировой воли, или говоря иными словами, - внутреннее ощущение, глубокое сознание своей действительной причастности ко всему мирозданию. Теперь он проникнут своей собственной обособляющей идеей, личным началом, разобщающим его от всего окружающего и затуманивающим в его глазах все предметы; но это отнюдь не составляет необходимого условия его собственной природы, а есть только следствие его насильственного отчуждения от природы всеобщей, и если бы он отрешился от своего нынешнего пагубного Я, то разве он не нашел бы вновь и идею, и всеобъемлющую личность, и всю мощь чистого разума в его изначальной связи с остальным миром? И разве тогда все еще стал бы он ощущать себя живущим этой мелочной и жалкой жизнью, которая его побуждает относить все к себе и глядеть на мир только через призму своего искусственного разума? Конечно нет, он начал бы жить жизнью, которую даровал ему сам Господь Бог, в тот день, когда он извлек его из небытия. Вновь обрести эту исконную жизнь и предназначено высшему напряжению наших дарований. Один великий гений когда-то сказал, что человек обладает воспоминанием о какой-то лучшей жизни: великая мысль, не напрасно брошенная на землю; но вот чего он не сказал, а что сказать следовало, - но здесь лежит предел, которого не мог переступить ни этот блестящий гений, ни какой-либо другой в ту пору развития человеческой жизни, - это то, что утраченное и столь прекрасное существование может быть нами вновь обретено, что это всецело зависит от нас и не требует выхода из мира, который нас окружает. Время и пространство - вот пределы человеческой жизни, какова она ныне. Но прежде всего, кто может мне запретить вырваться из удушающих объятий времени? Откуда почерпнул я самую идею времени? - из памяти о прошлых событиях. Но что такое воспоминание? - Не что иное, как действие воли: это видно из того, что мы помним не более того, что желаем вспомнить. (362) Мы строим образы прошлого точно так же, как и образы будущего. Что же мешает мне отбросить призрак прошлого, неподвижно стоящий позади меня, подобно тому, как я могу по желанию уничтожить колеблющиеся видения будущего, парящее впереди, и выйти из того промежуточного момента, называемого настоящим, момента столь краткого, что его уже нет в то самое мгновение, когда я произношу выражающее его слово. Все времена мы создаем себе сами, в этом нет сомнения; Бог времени не создал; он дозволил его создать человеку. Но в таком случае, куда делось бы время, эта пагубная мысль, обступающая и гнетущая меня отовсюду? Не исчезнет ли оно совершенно из моего сознания, не рассеется ли без остатка мнимая его реальность, столь жестко меня подавляющая? Моему существованию нет больше предела; нет преград видению безграничного; мой взор погружается в вечность; земной горизонт исчез; небесный свод не упирается в землю на краях безграничной равнины, стелющейся перед моими глазами; я вижу в беспредельном пребывании, не разделенным на дни, на часы, на мимолетные видения, но в пребывании вечно едином, без движения и перемен, где все отдельные существа исчезли друг в друге, словом, где все пребывает вечно. Всякий раз, как дух наш успевает сбросить с себя оковы, которые он сам себе же и выковал, ему доступен этот род времени, точно так, как и тот, в котором он пребывает ныне. Обратимся к пространству: но ведь всем известно, что мысль не пребывает в нем; она логически приемлет условия осязаемого мира, но сама в нем не обитает. Какую бы, следовательно, реальность ни придавали пространству, это факт вне мысли, и у него нет ничего общего с сущностью духа; это форма, пускай неизбежная, но все (363) же лишь одна форма, в которой нам представляется внешний мир. Следовательно, пространство еще менее, чем время, может закрыть путь в то новое бытие, о котором здесь идет речь. Так вот та высшая, к которой должен стремиться человек, жизнь совершенства, достоверности, ясности, беспредельного знания, но прежде всего - жизнь совершенной подчиненности; жизнь, которой он некогда обладал, но которая также обещана и в будущем. А знаете ли вы, что это за жизнь? Это Небо: и другого неба помимо этого нет. Вступить в него нам позволено отныне же, сомнений тут быть не должно. Ведь это не что иное, как полное обновление нашей природы в данных условиях, последняя грань усилий разумного существа, конечное предназначение духа в мире. Я не знаю, призван ли каждый из нас вступить на это поприще, достигнет ли он его славной конечной цели, но то, что предельной точкой нашего прогресса только и может быть полное слияние нашей природы с природой всего мира, это я знаю, ибо только таким может наш дух вознестись к полному совершенству, а это и есть подлинное выражение высшего разума. [Но пока мы еще не достигли предела нашего паломничества, до того как совершится это великое слияние нашего существа с существом всемирным, не можем ли мы по крайней мере раствориться в мире духовном? Разве не в нашей власти в любой степени отождествлять себя с подобными нам существами? ...Как бы вы ни назвали эту нашу удивительную способность сливаться с тем, что происходит вокруг нас, - симпатией, любовью, состраданием - она во всяком случае присуща нашей природе. Мы при желании можем до такой степени сродниться в нравственным миром, что все совершающееся в нем и нам известное мы будем переживать как происходящее с нами; более того, если даже мировые события нас и не очень заботят, довольно одной уже общей, но глубокой мысли о делах других людей, одного только внутреннего сознания нашей действительной связи с человечеством, чтобы заставить наше сердце сильнее биться в такт с судьбою всего человеческого рода, а все наши мысли и все наши поступки сливать с мыслями и поступками всех людей в одно созвучное целое. Воспитывая это замечательное свойство нашей природы, все более и более развивая его в душе, мы достигнем таких высот, с которых целиком раскроется перед нами остальная часть всего предстоящего нам пути; и благо тем из смертных, кто, раз поднявшись на эту высоту, сумеет на ней удержаться, а не низринется вновь туда, вниз, откуда началось его восхождение! Все существование наше до тех пор было непрерывным колебанием между жизнью и смертью, длительной агонией; тут началась настоящая жизнь, с этого часа от нас одних зависит идти по пути правды и добра, ибо с этой поры закон духовного мира перестал быть для нас непроницаемой тайной]. Письмо четвертое. (374) Человек постоянно побуждается силой, которую он ощущает, это правда; но это внешнее действие имеет на него влияние через сознание, следовательно, как бы ни дошла до меня идея, которую я нахожу у себя в голове, нахожу я ее там только потому, что сознаю ее. А сознавать, значит действовать... Кто не знает, как чужая мысль вторгается в наше сознание? Всякий, кто об этом размышлял, отлично понимает, что один разум подчиняется другому и вместе с тем сохраняет всю свою власть, все свои способности. Итак, несомненно, великий вопрос о свободе воли, как бы он ни был запутан, не представлял бы затруднений, если бы умели вполне проникнуться идеей, что природа существа, одаренного разумом, заключается только в сознании и что поскольку одаренное разумом существо сознает, оно не утрачивает ничего из своей природы, каким бы путем сознание в него ни вливалось. Письмо пятое. (380) ...Если, как мы убедились, движение в мире нравственном, как и движение в мире физическом, - последствие изначального толчка, то не следует ли из этого, что и то и другое движение в своей непрерывности подчинены одним и тем же законам, а следовательно, все явления жизни духа могут быть выведены по аналогии? Значит, подобно тому, как столкновение тел в природе служит продолжением этого первого толчка, сообщенного материи, столкновение сознаний также продолжает движение духа; подобно тому, как в природе всякая вещь связана со всем, что ей предшествует и что за ней следует, так и всякий отдельный человек и всякая мысль людей связаны со всеми людьми и со всеми человеческими мыслями, предшествующими и последующими: и как едина природа, так, по образному выражению Паскаля, и вся последовательная смена людей есть один человек, пребывающий вечно, и каждый из нас - участник работы сознания, которая совершается на протяжении веков. Наконец, подобно тому, как некая построяющая и непрерывная работа элементов материальных или атомов, т.е. воспроизведение физических существ, составляет материальную природу, подобная же работа элементов духовных или идей, т.е. воспроизведение умов, составляет природу духовную; и если я постигаю всю осязаемую материю как одно целое, то я должен одинаково воспринимать и всю совокупность сознаний как единое и единственное сознание. Главным средством формирования душ без сомнения является слово: без него нельзя себе представить ни происхождение сознания в отдельной личности, ни его развития в человеческом роде. Но одного только слова недостаточно для того, чтобы вызвать великое явление всемирного сознания, слово далеко не единственное средство общения между людьми, оно, следовательно, совсем не обнимает собой всю духовную работу, совершающуюся в мире. Тысячи скрытых нитей связывают мысли одного разумного существа с мыслями другого; наши самые сокровенные мысли находят всевозможные средства вылиться наружу; распространяясь, перекрещиваясь между собой, они сливаются воедино, сочетаются, переходят из одного сознания в другое, дают ростки, приносят плоды - и, в конце концов, порождают общий разум. Иногда случается, что проявленная мысль как будто не производит никакого действия на окружающее; а между тем - движение передалось, толчок произошел; в свое время мысль найдет другую, родственную, которую она потрясет, прикоснувшись к ней, и тогда вы увидите ее возрождение и поразительное действие в мире духовном. Вы знаете такой физический опыт: подвешивают несколько шариков в ряд; отстраняют первый шарик, и последний шарик отскакивает, а промежуточные остаются неподвижными. Вот так и передается и мысль, проносясь сквозь мозг людей. Сколько великих и прекрасных мыслей, откуда-то явившихся, охватили бесчисленные массы и поколения! (382) А что такое то мировое сознание, которое соответствует мировой материи и на лоне которого протекают явления духовного порядка...? Это не что иное, как совокупность всех идей, которые живут в памяти людей... речь идет здесь отнюдь не только о тех традициях, которые сообщаются человеческому уму историей и наукой: эти традиции составляют лишь часть мировой памяти. А много есть и таких, которые никогда не оглашались перед народными собраниями...; (383) их сообщают сердцу новорожденного первая улыбка матери, первая ласка отца. Таковы всесильные воспоминания, в которых сосредоточен опыт поколений: всякий индивид их воспринимает с воздухом, которым дышит. (384) В день создания человека Бог беседовал с ним, и человек слушал и внимал ему: таково истинное происхождение человеческого разума; психология никогда не отыщет более глубокого. В дальнейшем он частично утратил (385) способность воспринимать голос Бога, это было естественным следствием дара полученной им неограниченной свободы. Но он не потерял воспоминания о первых божественных словах, которые воспринял его слух. Вот этот-то Божественные глагол к первому человеку, передаваемый от поколения к поколению, поражает человека в колыбели, он-то и вводит человека в мир сознаний и превращает его в мыслящее существо. Как бы ни замыкаться в себе, как бы ни копаться в сокровенных глубинах своего сердца, мы никогда ничего не найдем, кроме мысли унаследованной от наших предшественников на земле. Это разумение, как его ни разлагать, как его ни расчленять на части, всегда останется разумением всех поколений, сменившихся со времен первого человека и до нас; и когда мы размышляем о способностях нашего ума, мы пользуемся лишь более или менее удачно этим самым мировым разумом, с тем, чтобы наблюдать ту его долю, которую мы из него восприняли в продолжение нашего личного существования. Что означает то или иное свойство души? Это идея, - идея, которую мы находим в своем уме вполне готовой, не зная, как она в нем появилась, а эта идея в свою очередь вызывает другую. Но первая-то идея, откуда, по вашему, может она в нас возникнуть, если не из того океана идей, в который мы погружены? Письмо шестое. (392) ...Когда наступил момент великой катастрофы духовного мира, все созданные человеком призрачные силы тотчас исчезли, и среди общего пожара осталось несокрушенным одно только вместилище вечной истины. Вот как понимается религиозное единство истории и как эта концепция возвышается до настоящей философии времени... Отрывки и разные мысли. (447) 12. Вы спрашиваете: когда в человеческом существе проявляется разум? Что я об этом знаю? Я знаю только то, что ни в одном возрасте своей жизни человек не имел бы разумения больше, чем в период утробной жизни, если бы оно не было дано ему извне. (450) 25. Слово! что такое слово? Взгляните на кормчего; он ведет свой корабль среди подводных камней, по воле своей вертит им как плывущим по воде куском дерева; это делают несколько слов, которые он время от времени произносит. Таково слово. Взгляните на поле битвы, где сто батальонов разом приходят в движение и устремляются на врага; это делает один знак, один жест генерала. Снова слово. Вообразите этот голос, еще более могучий, раздающийся во всей беспредельности природы более отчетливо, чем какой бы то ни было голос человеческий может это сделать в замкнутом пространстве. И именно этот голос есть Слово совершенное. Слово, следовательно, является голосом действенным, голосом творящим. (451) 29. Думали, например, отнести великие предвидения Апокалипсиса к определенным эпохам: глупая затея. Мысль Апокалипсиса - не что иное, как необъятный урок, безусловно применимый к каждому мгновению бесконечного времени, ко всему тому, что изо дня в день происходит вокруг нас. (453) 33. Не есть ли все движение вещества результат звуковых и гармонических колебаний, воздушного флюида или какого-либо иного подобного флюида, еще более тонкого, более эфирного, который проникает в самые плотные тела и действует непосредственно на составляющие их элементарные молекулы? 34. Для нас звук - это нечто, действующее на наш орган слуха. Но почему не может он быть, по своему гармоническому действию, началом или причиной бесчисленного множества изменений и преобразований вещества, законы и причины которых нам ныне неизвестны? 36. Несомненно воздух находится в постоянном движении. Почему же, например, этим непрерывным движением воздухообразной природы не могут быть вызваны некоторые из необъяснимых явлений природы органической, происходящей внутри тел, как то: восходящее движение соков в растениях, кровообращение в животных и т.д., явлений, находящихся так или иначе в противоречии с известными нам законами природы, а именно с законом всеобщего тяготения? Я, например, не вижу, почему не могли бы в результате этого движения создаваться известные созвучия между частицами мозгового вещества, волокнами и пр., находящимися между собой в определенных гармонических отношениях, будь то в одном и том же (454) существе или разных, и почему не могут эти созвучия привести к некоторым действиям, которые нас удивляют? Если волнообразное движение воздуха может вызывать колебания струны, натянутой в созвучии с другой струной, почему, я вас спрашиваю, нерв не может испытывать тех же колебаний и по той же причине? (458) 49. Сведенборг был человеком глубокомысленным. Но только он был неправ, создав эзотерическое учение: это уменьшило действие, которое его труды произвели бы сами по себе. Но что касается его короткого знакомства с небесными силами, то тут удивляться нечему. Я удивился бы гораздо больше, если, при том, как устроен его ум, он не был бы с ними накоротке. 50. Вы часто слышали, что сон есть подобие смерти; это совершенно неверно. Я нахожу, что именно сон скорее есть настоящая смерть, а то, что называется смертью, быть может, и есть жизнь? Во сне жизнь моего Я прерывается, в смерти этого нет; ибо, если бы при этом перестало существовать (459) мое Я, наступило бы уничтожение. Из могилы нет возвращения, но после сна мы возвращаемся к своему Я. Но скажите, жизнь ли это, когда нет мысли о том, что живешь, хотя бы в течении данного мгновения? 51 Дело в том, что в сущности настоящая смерть содержится и в самой жизни... Тысячу раз в день, если вы внимательно посмотрите на самих себя, вы увидите, что за мгновение перед тем, в вас было не больше жизни, чем до вашего рождения; что в вас не было ни малейшего сознания своих поступков, ни даже ощущения своего существования... 52. Жизнь то и дело ускользает от нас, затем она возвращается, но было бы неверным утверждать, что мы живем непрерывно. Жизнь разумная прерывается каждый раз, когда мы теряем сознание. Че больше таких минут забвения, тем меньше жизни сознательной, а если нет ничего, кроме таких минут, это и есть смерть. Чтобы умереть таким образом, не нужно уходить из этой жизни, а другой смерти, конечно, нет. Смерть в жизни - только и есть смерть. 53. Однако условимся. Когда я говорю: сознание, я подразумеваю не то идеологическое сознание, на котором построена современная философия, - простое чувство нашего существования. Я подразумеваю иное сознание, благодаря которому мы не только чувствуем, что живем, но и знаем, как живем. Я подразумевая дарованную нам власть во всякую данную минуту влиять на минуту грядущую, творить самим свою жизнь... Окончательная утрата этого сознания - вот что убивает безвозвратно, и знаете ли почему? Потому что это и есть вечное проклятие. (461) 59. Инстинкт животный и инстинкт человеческий - две совершенно различные вещи. Первый - это импульс физический, или чувственный; второй - смутное восприятие разума, которые смешивается с ощущением лишь потому, что оно смутно, но на самом деле оно совершенно отлично от него. Человек обладает инстинктом не так, как обладает им животное; это исключало бы разум; он обладает им свойственным ему одному образом. В человеке инстинкт сам по себе ничего не определяет; он действует в нем лишь в соединении с разумом, энергию которого иногда усиливает, а иногда и ослабляет. У животных инстинкт является единственной основой всей их активности; именно поэтому власть его в них так сильна, а в некоторых случаях как будто превосходит даже силу человеческого разума. (467) 93. Что производят люди при совместной жизни? Азот: они убивают друг друга. (490) 178. Человек очень редко сознает творимое им добро; часто ему ничего не стоит совершить поступок, который со стороны представляется подвигом сверхчеловеческой доблести. В наших действиях, по видимости самых героических, нередко меньше всего бескорыстия. Далеко не единственным побуждением к великодушным поступкам нашим служит сочувствие бедствиям ближнего; обычно побуждением служит удовольствие, которое мы испытываем, напрягая деятельные способности души, испытывая свою силу. Та же потребность, подвергнуть себя без нужды какой-либо опасности в других случаях побуждает нас рисковать жизнью для спасения одного из нам подобного. Опасность имеет свою прелесть; мужество не только добродетель, оно в то же время и счастье. Человек создан так, что величайшее наслаждение из всех дарованных он испытывает, делая добро - чудесный замысел провидения, пользующегося человеком как орудием для достижения своих цели, - величайшего возможного блаженства всех созданных им существ. Апология сумасшедшего. Я никогда не добивался народных рукоплесканий, не искал милости толпы; я всегда думал, что род человеческий должен следовать только за своими естественными вождями, помазанниками бога, что он может двигаться вперед по пути своего истинного прогресса только под руководством тех, кто тем или другим образом получил от самого неба назначение и силу его вести; что общий разум отнюдь не тождественен абсолютному разуму,... что инстинкты масс бесконечно более страстны, более страстны и эгоистичны, чем инстинкты отдельного человека, что так называемый здравый смысл народа вовсе не есть здравый смысл; что не в людской толпе рождается истина; что ее нельзя выразить числом; наконец, что во всем своем могуществе и блеске человеческий интеллект всегда обнаруживается только в одиноком уме, который является центром и солнцем его сферы. Как же случилось, что в один прекрасный день я очутился перед разгневанной публикой, - - публикой, чьих похвал я никогда не добивался, чьи ласки никогда не тешили меня, чьи прихоти меня никогда не задевали? Как случилось, что мысль, обращенная не к моему веку, которую я, не желая иметь дела с людьми нашего времени, в глубине моего сознания завещал грядущим поколениям, лучше осведомленным, - при той гласности в тесном кругу, которую эта мысль приобрела уже издавна, как случилось, что она разбила свои оковы, бежала из заточения и бросилась на улицу, вприпрыжку среди остолбенелой толпы? Подписка Чаадаева. ...Я, нижеподписавшийся, признаюсь чистосердечно, что в 1814 году на службе в городе Кракове был принят в масонскую ложу, которой название запамятовал, и получил в оной первые две степени. В 1822 году, находясь в отставке, подписки о пресечении всякого сношения с масонством требовано от меня не было, по сему таковой в то время и дать не мог. Но прежде того, принадлежа с 1815 года к российскому Востоку, получил следующие шесть степеней. С 1825 года же пресек всякое сношение с масонством по собственному уверению в ничтожестве и безрассудстве оного. Ныне даю сию подписку в том, что впредь ни к каким тайным обществам... принадлежать... не буду. Брест-Литовский, 1826 года августа 29 дня. Полное собрание сочинений и писем. Т. 2. М.:Наука, 1991. Письма П.Я.Чаадаева. 1829 (66) 51. А.С.Пушкину (март - апрель) Мое пламенейшее желание, друг мой, видеть вас посвященным в тайну времени. Нет более огорчительного зрелища в мире нравственном, чем зрелище гениального человека, не понимающего свой век и свое призвание. Когда видишь, как тот, кто должен был бы властвовать над умами, сам отдается во власть привычкам и рутинам черни, чувствуешь самого себя остановленным в своем движении вперед; говоришь себе, зачем этот человек мешает мне идти, когда он должен был бы вести меня? Это по истине бывает со мною всякий раз, когда я думаю о вас, а думаю я о вас столь часто, что совсем измучился. Не мешайте же мне идти, прошу вас. Если у вас не хватает терпения, чтобы научиться тому, что происходит на белом свете, то погрузитесь в самого себя и извлеките из вашего собственного существа тот свет, который неизбежно находится во всякой душе, подобной вашей. Я убежден, что вы можете принести бесконечное благо этой бедной России, заблудившейся на земле. Не обманите вашей судьбы, друг мой... 1931 (69)54. А.С.Пушкину ...С большой радостью увидал я вновь ваш почерк. Он напомнил мне время, по правде сказать немногого стоившее, но когда была еще надежда; великие разочарования еще не наступили тогда. Вы, конечно, понимаете, что я говорю о себе; но и для вас, думается мне, было некоторое преимущество в том, что еще не все реальности были исчерпаны вами. Отрадными и блестящими были эти ваши реальности, мой друг; но все же есть между ними такие, которые сравнились бы с ложными ожиданиями, обманчивыми предчувствиями, лживыми грозами счастливого возраста неведения? Вам хотелось потолковать, говорите вы: потолкуем. Но берегитесь, я не в веселом настроении; а вы, вы нервны. Да притом, о чем мы с вами будем толковать? У меня только одна мысль, вам это известно. Если бы невзначай я и нашел в своем мозгу другие мысли, то они наверно будут стоять в связи со сказанной: смотрите, подойдет ли вам это. Если бы вы подсказали мне какие-нибудь мысли из вашего мира, если бы вы вызвали меня? Но вы хотите, чтобы я начал говорить первый, ну что ж; но еще раз, берегите свои нервы! Итак, вот что я вам скажу. Заметили ли вы, что происходит нечто необычное в недрах морального мира, нечто подобное тому, что происходит, говорят, в недрах мира физического? ...Разве есть какая-либо возможность не быть затронутым в задушевнейших своих чувствах среди всеобщего столкновения всех начал человеческой природы! Мне пришлось видеть недавно письмо вашего друга, великого поэта: это - такая беспечность и веселие, что страх берет. Можете ли вы объяснить мне, как подобный человек, знакомый некогда с печалью всех вещей, не испытывает ныне ни малейшего (70) чувства горя перед гибелью целого мира? Ибо взгляните, мой друг: разве не воистину некий мир погибает, и разве для того, кто не обладает предчувствием нового мира, имеющего возникнуть на месте старого, здесь может быть что-либо, кроме надвигающейся ужасной гибели. ...Еще недавно, с год тому назад, мир жил в полном спокойствии за свое настоящее и будущее и в молчании проверял свое прошлое, поучаясь на нем. Ум возрождался в мире, человеческая мысль обновлялась, мнения сглаживались, страсть была подавлена, гнев не находил себе пищи, тщеславие находило себе удовлетворение в прекрасных трудах; все людские потребности ограничивались мало-помалу кругом умственной деятельности, и все интересы людей сводились мало-помалу к единственному интересу прогресса вселенского разума... И вдруг нагрянула глупость человека, одного из тех, которые бывают призваны, без их согласия, к управлению людскими делами. И мир, безопасность, будущее, - все сразу обратилось в ничто.[речь идет об июльской революции во Франции и Карле X]. Подумайте только; не какое-либо из тех великих событий, которые (71) ниспровергают царства и несут гибель народам, а нелепая глупость одного человека сделала все это! В вашем вихре вы не могли почувствовать этого, как я; это вполне понятно. Но статочное ли дело, чтобы это небывалое и ужасное событие, несущее на себе столь явную печать Провидения, казалось вам самой обыкновенной прозой или самое большое дидактической поэзией, вроде какого-нибудь лиссабонского землетрясения, с которым вам нечего было бы делать? Это невозможно! Что до меня, у меня навертываются слезы на глазах, когда я вижу это необъятное злополучие старого общества; это всеобщее бедствие, столь непредвиденно постигшее мою Европу, удвоило мое собственное бедствие. И тем не менее да, из этого воспоследствует одно только добро... Но как совершится этот возврат, когда? Будет ли в этом посредником какой-либо могучий дух, облеченный провидением на чрезвычайное посланничество для совершения этого дела, или это будет следствием ряда событий, вызванных Провидением для наставления рода человеческого? Не знаю. Но смутное сознание говорит мне, что скоро придет человек, имеющий принести нам истину времени. Быть может, на первых порах это будет нечто, подобное той политической религии, которую в настоящее время проповедывает С.-Симон в Париже, или тому католицизму нового роды, который несколько смелых священников пытаются поставить на место прежнего, освященного временем. Почему бы и не так? Не все ли равно, так или иначе будет пущено в ход движение, имеющее завершить судьбы рода человеческого? Многое из предшествовавшего той великой минуте, когда добрая весть была возвещена во дни оны Посланником Божиим, имело своим предназначением приготовить вселенную; многое также несомненно совершиться и в наши дни с подобной же целью, прежде чем новая добрая весть будет нам принесена с небес. Будем ждать. 1835 (94) 72. А.И.Тургеневу (октябрь - ноябрь). ...Значит правда, что существует только одна мысль от края до края вселенной; значит действительно есть вселенский Дух, царящий над миром, тот Welt-Geist, о котором говорил мне Шеллинг, и перед которым он так величественно склонялся; можно, значит, подать руку другому на огромном расстоянии; для мысли не существует пространства, и эта бесконечная цепь единомысленных людей, преследующих одну и ту же цель всеми силами своей души и своего разума, идет, следовательно, в ногу и объемлет своим кольцом всю вселенную... (97) Приходится признать, что в нашей умственной организации есть какой-то глубокий недостаток. Мы совершенно лишены, например, способности к логической последовательности, духа метода и постепенности. (98) Спурцгейм в своей френологической классификации человеческих способностей дает этой группе название органа причинности; вот этот-то орган и остался без развития в нашем бедном мозгу; стоит только пощупать свой череп, чтобы убедиться в этом. 1836 (102) 74. Ф.дЭкштейну ...Я был необычайно польщен, получив ваш анализ Катха-упанишады... Честью писать вам я обязан, разумеется, не только литературной вежливости, а широкому приложению той же идеи, если не ошибаюсь, прежде всего идеи единения (и вызывающей поэтому) особую симпатию... Всемогущий принцип единства, сформировавший мир, в котором вы живете, развил в нем также симпатические способности сердца человеческого. Вы знаете, что мы были лишены этого принципа; так что вполне естественно, что мы не испытали на себе его последствия. Но когда из этих возлюбленных небом краев, где сбываются наши желания, исполняются надежды и воплощаются наши идеи, до нас доходит благословенное душевное, мы счастливы и горды. ...Я не смог еще достать книгу г-на Полей, в которой я нашел бы всю поэму (Катха-упанишаду) целиком; но я ясно вижу, что на нескольких страницах изложено целое учение, из которого вытекает (много) плодотворных идей для тех учений, которые нам близки. Вот великий синтез, рожденный мыслью (нашего) времени. Вот та католическая философия, одним из наиболее искусных проводником которой вы являетесь. И высокое значения этого сродства легко уразуметь: оно нас учит, что источник всех человеческих знаний - один, что отправная точка для всех человеческих семей едина; что развитие их пошло разными путями по их собственному усмотрению, но между ними всеми обязательно существует точка соприкосновения; таким образом, чтобы достичь слияния всей распространенной на земле мудрости, потребуется найти силы, благодаря которым они соприкоснуться, после чего конечная работа человеческого разума совершится сама собой. (104) Две вещи, больше всего поразившие меня в философии индусов, я нашел в вашей поэме (Катха-упанишаде). Во-первых, то, что нравственное усовершенствование и сама вечная жизнь являются всего лишь результатом познания того, что все заветы, все обряды, вся суровая гигиена души..., - все это направлено на приобретение знания... Во-вторых, стремление этой философии упразднить идею времени. Эта идея, как представляется, всегда проявляется только как бремя, от которого душа человеческая пытается избавиться, как иго, которое она силится сбросить... Возможно, что, ища там опоры для собственных идей, я увидел в Ведах то, что хотел увидеть, потому что, признаюсь, я полагаю, что добро, как и вечность, которая есть не что иное, как абсолютное добро, является конечной целью познания, и идея времени, в которую дух человеческий добровольно себя заточил, - одним из наиболее гнетущих предрассудков нашей логики. 1838 (126) 94. И.Д.Якушкину (127)...Без падения человека нет ни психологии, ни даже логики; все тьма и бессмыслица. Как понять, например, происхождение ума человеческого, и следовательно его закон, если не предположить, что человек вышел из рук творца своего не в том виде, в каком он себя теперь познает? (128) Вспомни, в какое время ум человеческий приобрел те власти, те орудия, которыми ныне так мощно владеет? Не тогда ли, когда все основное учение было учение духовное, когда вся наука созидалась на теологии, когда Аристотель был почти отец церкви, а св. Ансельм Кентерберийский - знаменитейший философ своего времени? 1843 (165) 116. А.И.Тургеневу ...Я лучше кого-либо другого понимаю тяжесть такого существования, как ваше, лучше кого-либо знаю, что все мы лишены действительного благосостояния (166) души, и что, следовательно, нам поневоле приходится заполнять нашу жизнь туманами тщеславия. К несчастью эти туманы зачастую весьма пагубны и искажают в конце концов наш организм. 1846 (195) 135. Ю.Ф.Самарину (196)...Люди вашего пошиба бывают почти всегда очень добрыми людьми. Человек гораздо цельнее, нежели думают. Поэтому я составил себе свое мнение о вас уже с первых дней нашего знакомства, и мне казалось очень странным, что ваши друзья постоянно твердили мне только о вашем уме. К тому же, есть столько вещей, доступных только взору, идущему от сердца, неуловимых иначе, как органами души, что нет возможности оценить вполне объем вашего ума, не принимая во внимание всю нашу личность... Моя жизнь сложилась так причудливо, что, едва выйдя из детства, я оказался в противоречии с тем, что меня окружало; это, конечно, не могло не отразиться на моем организме, и в моем теперешнем возрасте мне ничего другого не остается, как принять это неизбежное следствие моего земного поприща. К счастью, жизнь не кончается в день смерти, а возобновляется за ним. 1847 (204) 140. Ф.И.Тютчеву (205) Что сказать мне про себя и про свое жалкое здоровье? Мы постоянно раскачиваемся между благом, которое я не почитаю благом, и злом, которое, говорят, вовсе не есть зло. Я прозябаю, таким образом, в обманчивости духа и плоти... ...Чем больше я об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь, что пора мне сгинуть со света тем или иным путем, через бегство или могилу. 1850 (228) 162. М.Я.Чаадаеву Позволь еще несколько слов сказать о старом же, о моей болезни, то есть главной причине всего со мной приключившегося в последнее время. Она, между прочим, состояла в нервических припадках, которых в первом ее периоде ты отчасти бывал свидетелем, но которые во втором доводили меня почти до безумия; странное подтверждение слов Кюстина. Целые ночи проводил я, бегая по комнате, окруженный своими людьми, и успокаивался только тогда, когда поутру мне ставили мушку на затылок. Иногда и целые дни проводил в подобных же припадках. К этому же должно присовокупить необходимость восстановить свое положение в обществе, без чего жизнь в Москве, даже уединенная, сделалась бы нестерпимою, а это вынуждало большое напряжение сил, самым вредным образом действовавшее на мое патологическое состояние. 1854 (272) 201. С.П.Шевыреву (273) Пушкин гордился моею дружбою; он говорил, что я спас от гибели его и его чувства, что я воспламенял в нем любовь к высокому, а г. Бартеньев находит, что до этого никому нет дела... Мещерский Александр Васильевич. "Воспоминания". М., 1901: (14) "Он был небольшого роста, худой и довольно болезненного вида. Его наружность располагала к нему людей добротою, выражавшеюся в глазах, необыкновенною изящностью его манер и симпатичным голосом; в его наружности было что-то среднее между элегантным католически монсиньором и философом французского типа". (523) Неизвестная Чаадаеву. Один смутный ум охвачен навязчивой идеей; подчинив волю, эта воля принуждает его к действию: в Четверг отправиться в Собрание на бал-маскарад, чтобы узнать, удалось ли г-ну Ч. во Вторник ночью разрешить проблему трех способностей...[о соотношении ума, воли и действия]. ... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

(17941856) представитель западничества в русской философии. Был сыном богатого помещика. Учился в Московском университете, принимал активное участие в войне против Наполеона. По своим политическим взглядам близок к декабристам, но во время декабристского восстания жил за границей. Встречался с Шеллингом и затем переписывался с ним. Основное философское произведение Чаадаева трактат «Философические письма», состоящий из восьми писем, написанных на французском языке и адресуемых некой даме, которой автор дает некоторые советы по организации своей духовной жизни. Первое письмо было опубликовано в 1836 г. в журнале «Телескоп». В нем он советует своей корреспондентке придерживаться всех церковных обрядов, упражняться в покорности, что, по его словам, «укрепляет ум». По мнению Чаадаева, только «размеренный образ жизни» соответствует духовному развитию. В отношении России Чаадаев высказывается весьма критически, полагая, что одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его, мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих. Мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений. В то же время он всемерно превозносит Западную Европу, полагая, что там идеи долга, справедливости, права, порядка родились из самих событий, образовывавших там общество, входят необходимым элементом в социальный вклад. Чаадаев видел в католической церкви, господствующей на Западе, поборницу просвещения и свободы. Одновременно Чаадаев критиковал крепостное право в России. За это письмо Чаадаев был объявлен Николаем 1 сумасшедшим, «Телескоп» закрыт, редактор журнала профессор Надеждин сослан, а цензор, разрешивший напечатать это письмо, уволен. Последующие письма Чаадаева увидели свет лишь в 1935 г. (за исключением шестого и седьмого, которые опубликованы недавно). В своем трактате «Философические письма» Чаадаев дает широкую картину религиозного мировоззрения и всесторонне его обосновывает. Он пишет, что надо прежде всего целиком положиться на те столь частые случаи, когда мы сильнее всего подвергаемся действию религиозного чувства на нашу душу и нам кажется, что мы лишились лично нам принадлежащей силы и против своей воли влечемся к добру какою-то высшей силой, отрывающей нас от земли и возносящей на небо. Именно после этого дух наш раскроется с необычайной силой для мыслей о небе, и самые высокие истины сами собой потекут в наше сердце. Философские и религиозные взгляды Чаадаева тесно переплетены. Так, он пишет: «Да, сомнения нет, имеется абсолютное единство всей совокупности существ... Это факт огромной важности, и он бросает чрезвычайный свет на великое ВСЕ: он создает логику причин и следствий, но он не имеет ничего общего с тем пантеизмом, который исповедует большинство современных философов... Как единая природа, так, по образному выражению Паскаля, и вся последовательная смена людей есть один человек, пребывающий вечно...» [Письмо V]. «Христианское учение рассматривает совокупность всего на основе возможного и необходимого перерождения нашего существа». «Наша ветхая природа упраздняется и... зарождается в нас новый человек, созданный Христом» [Письмо III]. В другом своем произведении «Апология сумасшедшего», написанном в 1837 г. и опубликованном только после его смерти в 1862 г. в Париже князем Гагариным, Чаадаев более трезво оценивает историю России. Он пишет, что бесплодность исторического развития России в прошлом представляет собой в некотором смысле благо, так как русский народ не скован окаменелыми формами жизни и потому обладает свободой духа, чтобы выполнить великие задачи будущего, которые стоят перед ним. При этом он придавал большое значение православию, которое, по его мнению, способно оживить тело католической церкви. Он признал, что в будущем Россия станет центром интеллектуальной жизни Европы, если она, конечно, ассимилирует все самое ценное в Европе и осуществит миссию, предначертанную ей Богом. В этих своих мыслях Чаадаев перекликается с идеями славянофилов.... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

(род. 8 июня 1794, Нижнегород. губ. ум. 26 апр. 1856, там же) рус. философ, мыслитель и публицист. Родоначальник рус. религиозной философии. Отвергая расхожее воззрение на характер всемирно-исторического процесса, Чаадаев утверждал, что ни воображаемым сцеплением причин и следствий, ни деятельностью личности не объясняется смысл и единство процесса: истинным руководящим и объединяющим принципом человеческой истории является Провидение, или вполне мудрый разум, управляющий не только течением событий, но и влияющий на ум человека, который всегда шел по пути, указанному ему Высшим разумом. Именно в этом смысле следует понимать религиозное единство и истинную философию истории, представляющей нам разумное существо подчиненным одному и тому же общему закону, как и все творение. Только христианство придает нравственный смысл истории. Под сенью его исчезнут преграды, искусственно разъединяющие народы, которые затем в единой вере сольются в одну семью. Чаадаев считал, что рус. народ постоянно повторяет прошлое европейской истории, а истины, давно известные в др. странах, в России только открываются. Для того чтобы сравниться с др. народами, мы должны пройти сначала все воспитание рода человеческого и воспользоваться уроками народов, нас опередивших, и плодами их вековой цивилизации. Столетиями в частной и общественной жизни западноевропейских стран слагались твердые и определенные идеи долга, закона, порядка, создавшие ту атмосферу, которой дышит и живет европеец. У нас нет ни одного из таких руководящих начал, которые связывали бы с прошлым и давали указания для будущего развития. Это беспочвенное существование делает нас людьми, не способными ни к серьезной мысли, ни к последовательной систематической работе, и отравляет ядом апатии и равнодушием к добру и злу, истине и лжи. Между тем уже одно географическое положение России между Западом и Востоком как бы предназначало ее служить вместилищем двух великих начал воображения и рассудка, т.е. вместилищем истории всего мира. Чаадаев делал вывод: должно произойти сближение России с Западом и воссоединение рус. правое лав. церкви, мистический дух которой должен быть при этом усвоен Западом, с католич. церковью, строгую организацию которой он хотел использовать в России. За это по приказу Николая I был объявлен душевнобольным и взят под надзор. Осн. произв.: *Философические письма*, 1836; *Соч. и письма*, т. 1-2. М., 1913-1914.... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

(27.05(7.06).1794, Москва 14(26).04.1856, Москва) мыслитель и публицист. В 1808-1811 гг. учился в Московском ун-те, по окончании к-рого участвовал в Отечественной войне 1812 г. и в составе лейб-гвардии в заграничном походе рус. армии. В 1821 г., пренебрегая открывающейся перед ним военной карьерой (его прочили в адъютанты Александра I), Ч. вышел в отставку. В 1823-1826 гг. путешествовал за границей, где познакомился со мн. выдающимися учеными и философами, в т. ч. с Шеллингом. 1828-1831 гг. годы т. наз. затворничества Ч., в течение к-рых он работал над главным своим произв. *Философическими письмами*. С 1831 г. Ч. начинает появляться в московском об-ве и в последующие годы предпринимает неоднократные попытки опубликовать свое произв. В 1833 г. он поселился во флигеле усадьбы Левашевых на Новой Басманной улице в Москве, где оставался до самой смерти. В сентябре 1836 г. в 15-м номере журн. *Телескоп* было напечатано (анонимно) первое *Философическое письмо*, к-рое вызвало бурную (в основном негативную) общественную реакцию. По распоряжению Николая I издание журнала было прекращено, цензор А. В. Болдырев был уволен со своей должности и с должности ректора Московского ун-та, издатель Надеждин сослан на год в Усть-Сысольск (совр. Сыктывкар), а Ч. объявлен сумасшедшим, над ним был назначен медико-полицейский надзор, продолжавшийся до ноября 1837 г., когда он дал подписку ничего не печатать и ничего не писать. Его писания приобрели характер частных записок и *замечаний* на то или иное произв. его многочисленных друзей. Несколько особняком стоят *Отрывки и разные мысли*, к-рые Ч. продолжал писать до самой смерти и к-рые как по объему, так и по глубине содержания следует отнести к лучшим его работам. Большое значение имеют также письма Ч., особенно те, к-рые приобретали характер небольших трактатов на ту или иную тему. Осн. тема философии Ч. историческая судьба России. Она явилась первым словом пробудившегося рус. национального самосознания, на формирование к-рого в 1-й четверти XIX в. решающее влияние оказали победа России в войне с Наполеоном и поражение декабристов в декабре 1825 г. на Сенатской площади. Мировоззрение Ч. сложилось в равной степени под влиянием обоих этих событий, чем и объясняется причудливое сочетание в нем элементов оптимизма и пессимизма. Из философских идей, имевших влияние на Ч., особо следует отметить идеи фр. традиционалистов (таких, как Ж. де Местр, Ф. Р. Ламенне и др.) и нем. идеалистов (Ф. В. Шеллинга, но в какой-то степени и И. Ханта). В первом *Философическом письме* большого внимания заслуживает модель Запада, к-рую строит Ч., считая, что Запад олицетворяет собой как бы тройственное единство: единство религии, единство культуры, единство нравственности. Исторические факты, противоречащие этой картине, Ч. отвергает либо осуждает (как, напр., протестантизм). Западная Европа - единственно правильная форма цивилизации, и Ч. утверждает, что идеалы Царства Божия на земле (по его мнению, осн. цель социально-исторического развития) здесь в основном достигнуты. Все остальные цивилизации представляют собой более или менее извращенные формы европейской, тупиковые линии ее развития. Исключение Ч. делает лишь для исламского мира, сохраняющего верность идее монотеизма. Россия же, считает он, из-за принятия ею христианства от *презираемой всеми народами* Византии с самого начала своей истории оказалась как бы в промежуточном положении, не будучи цивилизацией ни европейской, ни азиатской, не будучи вообще *цивилизацией*. Ее состояние можно сравнить с серединой магнита, к-рая не есть ни минус, ни плюс. В такой интерпретации исторического состояния России потенциально заложена возможность любой др. интерпретации. Один из вариантов такой интерпретации предложил впоследствии и сам Ч., отчасти ее реализовали славянофилы, для окончательного формирования идеологии к-рых первое *Философическое письмо* сыграло роль мощного катализатора. К частичному пересмотру своей концепции соотношения Запада и России Ч. приступил уже с нач. 30-х гг. Непосредственной причиной его послужила Июльская революция во Франции 1830 г. - событие, к-рое ошеломило Ч. *У меня навертываются слезы на глазах, писал он в сентябре 1831 г. Пушкину, когда я вижу это необъятное злополучие старого, моего старого общества*. И в том же письме он так расценивает свою концепцию Запада: *Во мне это было верой, было легковерием бесконечным*. Запад Ч. это идеальная модель цивилизации. В первом *Философическом письме* она была отождествлена им с реальным историческим Западом, в 1830 г. он убедился в их несоответствии и еще раз, уже окончательно, убедился в этом в 1848 г., когда во многом соотношение России и Европы в его сознании поменялось местами. Однако в целом от *падения* Запада Россия мало что выиграла. Своей первоначальной оценке совр. состояния России Ч. оставался верен до конца жизни. В своей поздней статье *Universe* он даже усугубил ее, считая, по-видимому, что Россия, не вмешиваясь в политические дела Западной Европы (*крутню Запада*, по его выражению), еще раз упустила свой шанс стать составной частью мировой цивилизации. Для этого России нужно только в ускоренном темпе, но вполне сознательно повторить у себя дома все этапы, пройденные Западной Европой в ходе ее исторического развития. Только в этом случае Россия может занять достойное место в мире; более того, Россия призвана разрешить все проблемы западноевропейской цивилизации. Легкая, почти невидимая грань отделяет подобные воззрения позднего Ч. от взглядов славянофилов. И тем не менее Ч. и славянофилы в целом стояли на противоположных позициях. Ч. уповал на развитие, звал вперед. Славянофилы мечтой жили в прошлом. Недаром Ч. окрестил их учения *ретроспективной утопией*. Что касается совр. состояния России, то оно оценивается лишь негативно: *как постоянное и повсеместное отсутствие идей долга, справедливости, права и порядка*. Собственно философские взгляды Ч., изложенные им во втором пятом *Философических письмах*, интересны гораздо меньше. В области гносеологии он пытался синтезировать идеи платонизма, картезианства и кантианства, поэтому здесь его взгляды с известной долей справедливости можно охарактеризовать как эклектику. Более плодотворной для будущего развития рус. философии могла бы быть идея Ч. о синтезе философии, науки и религии, но поскольку эта его идея не была в полном объеме известна ни современникам, ни ближайшим по времени продолжателям, к-рые ставили перед собой подобную же цель, но решали ее вполне самостоятельно и независимо от Ч., то и здесь приходится признать приоритет Ч. утраченным. Правда, это лишний раз подтверждает, что общее развитие мысли Ч. шло в определенном направлении. Наибольший интерес представляет историософия Ч., к-рую он развивает в шестом седьмом *Философических письмах*. Здесь дан своеобразный прообраз идеи *осевого времени*, сформулированной в XX в. К. Ясперсом. Прогрессивный ход развития мировой истории, по Ч., представляет собой последовательную смену форм монотеизма: ветхозаветный Израиль протохристианское учение Платона европейское христианство (а именно: католичество). Близок к *осевому времени* мусульманский Восток, очень далеки Япония, Китай, Индия (застывшие формы *уклонения*); Россия пока нигде. Конкретные (и зачастую несправедливые) характеристики тех или иных исторических деятелей, к-рые дает Ч., коробили мн. его современников (в т. ч. и Пушкина), но в целом его историософия могла быть усовершенствована и в деталях уточнена. Заслуга Ч. состоит в том, что он первым в России начал мыслить систематически, научил рус. людей *западному силлогизму*. Он автор первой в истории рус. мысли системы, к-рая синтезирует в себе религию, философию, историософию и то, что сегодня можно назвать социологией (в широком смысле слова). Эта система в отдельных своих пунктах подлежит критике, с ее частностями можно спорить и не соглашаться, но остается фактом, что только после Ч. рус. философия стала философией в подлинном смысле слова. Идеи Ч., оставаясь в течение долгого времени неизвестными в полном своем объеме, оказали мощное влияние (хотя иногда довольно опосредованным путем) на славянофилов и западников, почвенников, консерваторов и либералов. Одним из своих предшественников считали Ч. авторы сб. *Вехи* (1909). Мн. идеи Ч. самостоятельно и в более развитой и систематической форме повторил В. С. Соловьев. *След, оставленный Чаадаевым в сознании русского общества, такой глубокий и неизгладимый, что невольно возникает вопрос: уже не алмазом ли проведен он по стеклу?* (О. Э. Мандельштам).... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

(1793 1856) друг Пушкина и декабристов, был непродолжительное время членом Тайного общества. В 1820 г., будучи адъютантом командира гвардейского корпуса, кн. Васильчикова, был послан им курьером к Александру I с известием о волнениях в Семеновском полку. Этот случай отдалил от Чаадаева членов Тайного общества. Чаадаев вышел в отставку и прожил за границей до 1826 г. В Европе Чаадаев был близок со многими замечательными людьми того времени, много читал и вернулся в Россию с прочно сложившимися философскими убеждениями. В 1836 г. в журнале "Телескоп", издававшемся Надеждиным, появилось первое из "философических писем" Чаадаева, написанных им гораздо раньше, но бывших известными лишь очень ограниченному кругу лиц. Это письмо проникнуто глубоко скептическим взглядом на судьбы России. Указывая на изолированное положение России, не принадлежащей ни к Востоку, ни к Западу, Чаадаев говорил, что Россия не имеет никаких традиций, живет как бы вне времени, и каждый русский должен сам связывать разорванную нить, соединяющую его с человечеством. Корень зла, по мнению Чаадаева, в том, что Россия восприняла новое образование не от западного католичества, создавшего "всю жизнь земную и общественную, семейство, отечество, поэзию и науку", а от Византии. Поэтому прогресс западного христианства прошел мимо России, а другие ветви христианства были бесплодны. Это письмо вызвало своим антипатриотическим содержанием страшное негодование во всех кругах общества. Надеждин был сослан в Усть-Сысольск, а Чаадаев объявлен сумасшедшим и подвергнут домашнему аресту. Два других письма Чаадаева, изданные через много лет в Париже иезуитом князем Гагариным, посвящены развитию тех же мыслей о роли католичества, как хранителя и продолжателя христианской культуры, и о централизующем влиянии папства. /Т. 20/... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

(1794-1856), мыслитель и публицист. Участник Отечественной войны 1812. В 1821 принят в Северное общество декабристов. Философско-исторические взгляды сложились под влиянием идей католического провиденциализма и социального христианства. В Философических письмах (написаны в 1829-31) высказал мысли об отлученности России от всемирной истории, о духовном застое и национальном самодовольстве, препятствующих осознанию и исполнению ею предначертанной свыше исторической миссии. За публикацию первого письма (1836) журнал Телескоп был закрыт, а Ч. высочайшим повелением объявлен сумасшедшим.... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

(1794-1856), русский философ и публицист. Родился 27 мая 1794 в Москве. Окончил словесное отделение Московского университета (1811). Участвовал в Отече... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

ЧААД́́АЕВ Петр Яковлевич (1794—1856), рус. мыслитель, автор трактата «Философические письма» (1829—1831, на франц. яз.), первое из к-рых было опубл. в ... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

ЧААДАЕВ Петр Яковлевич (1794—1856) — философ и публицист.В 1808—1811 учился в Московском ун-те. После его окончания — на военной службе в гвардейск... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

Чаадаев (Петр Яковлевич) - известный русский писатель. Год рождения его точно неизвестен. Лонгинов говорит, что Ч. родился 27 мая 1793 г., Жихарев считает годом его рождения 1796-й, Свербеев неопределенно относит его к "первым годам последнего десятилетия XVIII века". По матери Ч. приходится племянником князей Щербатовых и внуком известного русского историка. На руках этой родни Ч. получил первоначальное, замечательное для того времени образование, которое закончил слушанием лекций в Московском университете. Зачислившись юнкером в Семеновский полк, он участвовал в войне 1812 г. и последующих военных действиях. Служа затем в лейб-гусарском полку, Ч. близко сошелся с учившимся тогда в Царскосельском лицее молодым Пушкиным . По словам Лонгинова, "Ч. способствовал развитию Пушкина, более чем всевозможные профессора своими лекциями". О характере бесед между друзьями можно судить по стихотворениям Пушкина "Петру Яковлевичу Ч.", "К портрету Ч." и другим. Чаадаеву выпало на долю спасти Пушкина от грозившей ему ссылки в Сибирь или заключения в Соловецкий монастырь. Узнав об опасности, Ч., бывший тогда адъютантом командира гвардейского корпуса князя Васильчикова , добился не в урочный час свидания с Карамзиным и убедил его вступиться за Пушкина. Пушкин платил Ч. теплой дружбой. В числе "самых необходимых предметов для жизни" он требует присылки ему в Михайловское портрета Ч. Ему посылает он первый экземпляр "Бориса Годунова" и горячо интересуется его мнением об этом произведении; ему же шлет из Михайловского целое послание, в котором выражает свое страстное пожелание поскорее в обществе Ч. "почитать, посудить, побранить, вольнолюбивые надежды оживить". В предисловии к "Oeuvres choisies de Pierre Tchadaieff publiees pour la premiere fois par P. Gagarin" говорится следующее: "в молодости Ч. был прикосновенен к либеральному движению, завершившемуся катастрофой 14 декабря 1825 г. Он разделял либеральные идеи людей, которые принимали участие в этом движении, соглашался с ними по вопросу о реальности того сильного зла, от которого страдала и страдает Россия, но расходился с ними по вопросу о причинах его и в особенности по вопросу о средствах к его устранению".Если это верно, то Ч. мог вполне искренно примыкать к Союзу Благоденствия и столько же искренно не соглашаться с направлением, возобладавшим впоследствии в Северном и особенно в Южном обществе. В 1820 г. в Санкт-Петербурге произошли известные волнения в Семеновском полку. Император Александр находился тогда в Троппау, куда Васильчиков и послал Ч. с известием о происшедших беспорядках. Свербеев , Герцен и другие рассказывают в своих воспоминаниях и записках, что австрийский посол граф Лебцельтерн успел с своей стороны отправить курьера в Троппау, который, будто бы прибыл туда раньше Ч. и рассказал о происшедшем в Петербурге Меттерниху, и последний сообщил о них первым ничего не подозревавшему императору. Когда прибыл Ч., Александр резко выразил ему порицание за медленность езды, но потом, как бы спохватившись, предложил ему звание флигель-адъютанта. Оскорбленный Ч. просил одной милости - отставки, и получил ее даже без обычного награждения следующим чином. Таков ходячий рассказ о причинах отставки Ч. Лонгинов решительно его опровергает, утверждая, что никакого курьера в Троппау Лебцельтерн не посылал, что еще до посылки Ч., при первых же признаках неповиновения солдат, к Александру был отправлен другой курьер и что таким образом император ко времени прибытия Ч. в Троппау знал уже о петербургских событиях, получив сведения о них от русского курьера, а не от Меттерниха. Как бы то ни было, но в этот момент Ч. пострадал вдвойне: разбилась его блестящая карьера и вместе с тем он сильно упал в мнении товарищей-офицеров, среди которых был весь цвет тогдашней интеллигенции. Говорили, что он ни в каком случае не должен был брать на себя такого щекотливого поручения; зная о жалуемых курьером в таких случаях флигель-адъютантских аксельбантах, он должен был чувствовать себя особенно неловко пред своими бывшими сослуживцами по Семеновскому полку, на которых обрушилась весьма тяжелые кары. Весьма возможно, что вследствие этого от него отдалились члены тайного общества, куда он был принят Якушкиным , и что именно потому Ч. не любил говорить впоследствии о своих отношениях к декабристам, поездке в Троппау и разговоре с Александром. После отставки он прожил за границей целых шесть лет. Все события 1825 - 1826 годов прошли, таким образом, в его отсутствие. Эти события снесли с исторической арены почти весь цвет того поколения, к которому принадлежал Ч. Возвратясь на родину, он застал уже иное время и иных людей. С этого же времени фигура Ч. выделяется на фоне русской жизни уже не в качестве общественного деятеля или одного из будущих реформаторов России, не в том образе, о котором говорил Пушкин, что "он был бы в Риме Брут, в Ефинах - Периклес", а в образе мыслителя, философа, блестящего публициста. В Европе Ч. вращался среди замечательных умов. В числе его личных знакомых были Шеллинг, Ламенна и др. Воззрения этих людей не могли не иметь влияния на Ч., имевшего от природы сильный ум и определенную философскую складку мысли. Обширное чтение также много способствовало выработке Ч. прочного миросозерцания. "В моих понятиях, - говорит Жихарев, - Ч. был самый крепкий, самый глубокий и самый разнообразный мыслитель, когда-либо произведенный русской землей". С конца двадцатых годов Ч. был очень близок с старшим Киреевским . Когда издававшийся последним журнал "Европеец" был запрещен и сам Киреевский отдан под надзор полиции, Ч. написал (в 1831 г.) "Memoire au compte Benkendorf, redige par Tchadaeeff pour Jean Kireifsky". В этом документе Ч. излагает свои взгляды на историю России, весьма близкие к тем, которые появились пять лет спустя в его знаменитом "философском письме", но, в отличие от него, указывает и на положительные средства, при помощи которых можно направить Россию к лучшему будущему. Для этого необходимо "прежде всего серьезное классическое образование", затем "освобождение наших рабов", являющееся "необходимым условием всякого дальнейшего прогресса", и, наконец, "пробуждение религиозного чувства, дабы религия вышла из некоторого рода летаргии, в котором она ныне находится". Была ли доставлена эта записка по назначению или нет - неизвестно. Она была написана в 1831 г. и содержала уже в себе много "чаадаевских" мыслей. Те философские письма Ч., "к госпоже***" (по одним сведениям - Пановой, урожденной Улыбышевой, по другим - жене декабриста М.Ф. Орлова , урожденной Раевской), из которых появилось в печати (в 1836 г.) только первое, были написаны за семь лет перед тем. О них упоминает Пушкин еще 6 июля 1831 г. Круг знавших о существовании этих писем лиц был, однако, очень невелик: до появления первого из них в печати о них ничего не знал даже такой сведущий в литературных и общественных делах своего времени человек, как Герцен. Впечатление от напечатания Надеждиным в "Телескопе" "философского письма" Ч. было чрезвычайно сильное. "Как только появилось письмо, - говорит Лонгинов, - поднялась грозная буря". "После "Горя от ума" не было ни одного литературного произведения, которое сделало бы такое сильное впечатление", - рассказывает по этому же поводу Герцен. По словам Свербеева, "журнальная статья Ч. произвела страшное негодование публики и поэтому не могла не обратить на него преследования правительства. На автора восстало все и вся с небывалым до того ожесточением в нашем довольно апатичном обществе". Ожесточение в самом деле было беспримерное. "Никогда, - говорит Жихарев, - с тех пор как в России стали читать и писать, с тех пор как в ней завелась книжная деятельность, никакое литературное и ученое событие, не исключая даже смерти Пушкина, не производило такого огромного влияния и такого обширного действия, не разносилось с такой скоростью и с таким шумом. Около месяца среди целой Москвы почти не было дома, в котором не говорили бы про чаадаевскую историю. Даже люди, никогда не занимавшиеся никаким литературным делом, круглые неучи, барыни, по степени своего интеллектуального развития мало чем разнившиеся от своих кухарок и прихвостниц, подьячие и чиновники, потонувшие в казнокрадстве и взяточничестве, тупоумные, невежественные, полупомешанные святоши и изуверы или ханжи, поседевшие и одичавшие в пьянстве, распутстве и суеверии, молодые отчизнолюбцы и старые патриоты, - все соединились в одном общем вопле проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему оскорбить Россию. Не было такого осла, который бы не считал за священный долг и приятную обязанность лягнуть копытом в спину льва историко-философской критики... На чаадаевскую статью обратили внимание не одни только русские: в силу того, что статья была написана (первоначально) по-французски и впоследствии большой известности, которой Ч. пользовался в московском иностранном населении, - этим случаем занялись и иностранцы, живущие у нас и обыкновенно никогда никакого внимания не обращающие ни на ученое или литературное дело в России и только по слуху едва знающие, что существует русская письменность. Не говоря про нескольких высокопоставленных иностранцев, из-за чаадаевского письма выходили из себя в различных горячих спорах невежественные преподаватели французской грамматики и немецких правильных и неправильных глаголов, личный состав московской французской труппы, иностранное торговое и мастеровое сословие, разные практикующие и непрактикующие врачи, музыканты с уроками и без уроков, даже немецкие аптекари... В это время я слышал, будто студенты Московского университета приходили к своему начальству с изъявлением желания оружием выступить за освобожденную Россию и переломить в честь ее копье, и что граф, тогдашний попечитель, их успокаивал"... Известный Вигель послал тогда же петербургскому митрополиту Серафиму донос; Серафим довел об этом до сведения Бенкендорфа - и катастрофа разразилась. Надеждин был сослан в Усть-Сысольск, а Ч. объявлен сумасшедшим. Жихарев приводит подлинный текст бумаги, в которой Ч. объявлялся сошедшим с ума; "появившаяся тогда-то такая-то статья, - гласила эта бумага, - выраженными в ней мыслями возбудила во всех без исключения русских чувства гнева, отвращения и ужаса, в скором, впрочем, времени сменившаяся на чувство сострадания, когда узнали, что достойный сожаления соотечественник, автор статьи, страдает расстройством и помешательством рассудка. Принимая в соображение болезненное состояние несчастного, правительство в своей заботливости и отеческой попечительности предписывает ему не выходить из дому и снабдить его даровым медицинским пособием, на который конец местное начальство имеет назначить особого из подведомственных ему врача". Это распоряжение приводилось в исполнение в течение нескольких месяцев. По свидетельству Герцена, доктора и полицмейстера приезжали к Ч. еженедельно, причем они никогда и не заикались, зачем приезжали. Этому показанию противоречит одно из писем Ч. к брату, в котором находятся такие строки: "что касается до моего положения, то оно теперь состоит в том, что я должен довольствоваться одной прогулкой и видеть у себя ежедневно господ медиков ex-officio, меня посещающих. Один из них, пьяный частный штаб-лекарь, долго ругался надо мной самым наглым образом, но теперь прекратил свои посещения, вероятно, по предписанию начальства". Изложению как первого "философского письма", так и последующих, до сих пор на русском языке не появившихся, мы считаем необходимым препослать два замечания: 1) у нескольких русских писателей приводится из первого письма Ч. такая фраза: "прошедшее России пусто, настоящее невыносимо, а будущего для нее нет. Россия - это пробел разумения, грозный урок, данный народам, до чего отчуждение и рабство могут довести". Подобной фразы в письме Ч. нет. 2) А.М. Скабичевский утверждает, что перевод письма Ч. на русский язык сделан Белинским . Это неверно: перевод сделан не Белинским, а Кетчером . Знаменитое письмо Чаадаева проникнуто глубоко скептическим по отношению к России настроением. "Для души, - пишет он, - есть диетическое содержание, точно так же как и для тела; умение подчинять ее этому содержанию необходимо. Знаю, что повторяю старую поговорку, но в нашем отечестве она имеет все достоинства новости. Это одна из самых жалких особенностей нашего общественного образования, что истины, давно известные в других странах и даже у народов, во многих отношениях менее нас образованных, у нас только что открываются. И это оттого, что мы никогда не шли вместе с другими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человечества, ни к Западу, ни к Востоку, не имеем преданий ни того, ни другого. Мы существуем как бы вне времени и всемирное образование человеческого рода не коснулось нас. Эта дивная связь человеческих идей в течение веков, эта история человеческого разумения, доведшая его в других странах мира до настоящего положения, не имели для нас никакого влияния. То, что у других народов давно вошло в жизнь, для нас до сих пор, только умствование, теория... Посмотрите вокруг себя. Все как будто на ходу. Мы все как будто странники. Нет ни у кого сферы определенного существования, нет ни на что добрых обычаев, не только правил, нет даже семейного средоточия; нет ничего, что бы привязывало, что бы пробуждало наши сочувствия, расположения; нет ничего постоянного, непременного: все проходит, протекает, не оставляя следов ни во внешности, ни в вас самих. Дома мы как будто на постое, в семействах как чужие, в городах как будто кочуем и даже больше чем племена, блуждающие по нашим степям, потому что эти племена привязаннее к своим пустыням, чем мы к нашим городам"... Указав, что у всех народов "бывает период сильной, страстной, бессознательной деятельности", что такие эпохи составляют "время юности народов", Ч. находит, что "мы не имеем ничего подобного", что "в самом начале у нас было дикое варварство, потом грубое суеверие, затем жестокое, унизительное владычество, следы которого в нашем образе жизни не изгладились совсем и доныне. Вот горестная история нашей юности... Нет в памяти чарующих воспоминаний, нет сильных наставительных примеров в народных преданиях. Пробегите взором все века нами прожитые, все пространство земли, нами занимаемое, вы не найдете ни одного воспоминания, которое бы нас остановило, ни одного памятника, который высказал бы вам протекшее живо, сильно, картинно... Мы явились в мир как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, которые нам предшествовали, не усвоили себе ни одного из поучительных уроков минувшего. Каждый из нас должен сам связывать разорванную нить семейности, которой мы соединялись с целым человечеством. Нам должно молотом вбивать в голову то, что у других сделалось привычкой, инстинктом... Мы растем, но не зреем, идем вперед, но по какому-то косвенному направлению, не ведущему к цели... Мы принадлежим к нациям, которые, кажется, не составляют еще необходимой части человечества, а существуют для того, чтобы со временем преподать какой-либо великий урок миру... Все народы Европы выработали определенные идеи. Это - идеи долга, закона, правды, порядка, И они составляют не только историю Европы, но ее атмосферу. Это более, чем история, более психология: это физиология европейца. Чем вы замените все это?.. Силлогизм Запада нам неизвестен. В наших лучших головах есть что-то большее, чем неосновательность. Лучшие идеи, от недостатка связи и последовательности, как бесплодные призраки цепенеют в нашем мозгу... Даже в нашем взгляде я нахожу что-то чрезвычайно неопределенное, холодное, несколько сходное с физиономией народов, стоящих на низших ступенях общественной лестницы... По нашему местному положению между Востоком и Западом, опираясь одним локтем на Китай, другим на Германию, мы должны бы соединять в себе два великие начала разумения: воображение и рассудок, должны бы совмещать в нашем гражданственном образовании историю всего мира. Но не таково предназначение, павшее на нашу долю. Отшельники в мире, мы ничего ему не дали, ничего не взяли у него, не приобщили ни одной идеи к массе идей человечества, ничем не содействовали совершенствованию человеческого разумения и исказили все, что сообщило нам это совершенствование... Ни одной полезной мысли не возросло на бесплодной нашей почве, ни одной великой истины не возникло среди нас. Мы ничего не выдумали сами и из всего, что выдумано другими, заимствовали только обманчивую наружность и бесполезную роскошь... Повторяю еще: мы жили, мы живем, как великий урок для отдаленных потомств, которые воспользуются им непременно, но в настоящем времени, что бы ни говорили, мы составляем пробел в порядке разумения". Произнеся такой приговор над нашим прошлым, настоящим и отчасти будущим, Ч. осторожно приступает к своей главной мысли и вместе с тем к объяснению указанного им явления. Корень зла, по его мнению, в том, что мы восприняли "новое образование" не из того источника, из которого воспринял его Запад. "Ведомые злой судьбой, мы заимствовали первые семена нравственного и умственного просвещения у растленной, презираемой всеми народами, Византии", заимствовали, притом, тогда, когда "мелкая суетность только что оторвала Византию от всемирного братства", и потому "приняли от нее идею, искаженную человеческой страстью". Отсюда и произошло все последующее. "Несмотря на звание христиан, мы не тронулись с места, тогда как западное христианство величественно шло по пути, начертанному его божественным основателем". Ч. сам ставит вопрос: "разве мы не христиане, разве образование возможно только по образцу европейскому?" - и отвечает так: "без сомнения мы христиане, но разве абиссинцы не христиане же? Разве японцы не образованны?.. Но неужели вы думаете, что эти жалкие отклонения от божественных и человеческих истин низведут небо на землю?". "В Европе все проникнуто таинственной силой, которая царила самодержавно целый ряд столетий". Эта мысль наполняет весь конец "философического письма". "Взгляните на картину полного развития нового общества и вы увидите, что христианство преобразует все человеческие выгоды в свои собственные, потребность вещественную везде заменяет потребностью нравственной, возбуждает в мире мыслительном эти великие прения, которых вы не встретите в истории других эпох, других обществ... Вы увидите, что все создано им и только им: и жизнь земная, и жизнь общественная, и семейство, и отечество, и наука, и поэзия, и умы, и воображение, и воспоминания, и надежды, и восторги, и горести". Но все это относится к христианству западному; другие ветви христианства бесплодны. Ч. не делает отсюда никаких практических умозаключений. Нам кажется, что письмо его вызвало бурю не своими, хотя несомненными, но вовсе не ярко выраженными католическими тенденциями, - их развивал он гораздо глубже в последующих письмах, - а лишь суровой критикой прошлого и настоящего России. Когда М.Ф. Орлов попробовал вставить слово Бенкендорфу в защиту Ч., то последний ответил ему: "Le passe de la Russie a ete admirable, son present est que magnifique, quant a son avenir il est au dela de tout ce que l'imagination la plus hardie se peut figurer; volia le point de vue sous lequel l'histoire russe doit etre concue et ecrite". Такова была официальная точка зрения; всякая другая считалась непозволительной, а чаадаевская - обличала "расстройство и помешательство рассудка"... Другие письма Ч. увидели свет через много лет, и то лишь на французском языке, в Париже, в издании известного иезуита князя И.С. Гагарина . Всех писем три, но есть основание думать, что в промежуток между первым (напечатанным в "Телескопе") и так называемом вторым существовали еще письма, по-видимому, безвозвратно пропавшие. Во "втором" письме (мы будем приводить далее цитаты в нашем переводе) Ч. выражает мысль, что прогресс человечества направляется рукой Провидения и движется при посредстве избранных народов и избранных людей; источник вечного света никогда на угасал среди человеческих обществ; человек шествовал по определенному ему пути только при свете истин, открываемых ему высшим разумом. "Вместо того чтобы угодливо принимать бессмысленную систему механического совершенствования нашей натуры, так явно опровергаемого опытом всех веков, нельзя не видеть, что человек, предоставленный самому себе, шел всегда, наоборот, по пути бесконечного вырождения. Если и были у всех народов минуты просветления в жизни человечества, возвышенные порывы разума, то ничто не доказывает непрерывности и постоянства такого движения. Истинное движение вперед и постоянная наличность прогресса замечается лишь в том обществе, которого мы состоим членами и которое не является продуктом рук человеческих. Мы без сомнения восприняли то, что было выработано древними до нас, воспользовались им и замкнули таким образом кольцо великой цепи времен, но из этого вовсе не следует, что люди достигли бы состояния, в котором они теперь находятся, без того исторического явления, которое безусловно не имеет антецедентов, находится вне всякой необходимой связи вещей и отделяет мир древний от мира нового". Само собой разумеется, что Ч. говорит здесь о возникновении христианства. Без этого явления наше общество неизбежно погибло бы, как погибли все общества древности. Христианство застало мир "развращенным, окровавленным, изголодавшимся". В древних цивилизациях не было никакого прочного, внутри их лежащего, начала. "Глубокая мудрость Египта, очаровательная прелесть Ионии, строгие добродетели Рима, ослепительный блеск Александрии - во что вы превратились? Блестящая цивилизация, взлелеянная всеми силами земли, связанные со всеми славами, со всеми героями, со всем владычеством, с величайшими государями, которых когда-либо производила земля, с мировым суверенитетом - каким образом могли вы быть снесены с лица земли? К чему была работа веков, чудные деяния интеллекта, если новые народы, пришедшие неизвестно откуда, не приобщенные ни малейшим образом к этим цивилизациям, должны были все это разрушить, опрокинуть великолепное здание и запахать самое место, на котором оно стояло?" Но не варвары разрушили древний мир. Это был уже "разложившийся труп и варвары развеяли только его прах по ветру". Этого с новым миром случится не может, ибо европейское общество составляет единую семью христианских народов. Европейское общество "в течение целого ряда веков покоилось на основе федерации, которая была разорвана только реформацией; до этого печального события народы Европы смотрели на себя не иначе как на единый социальный организм, географически разделенный на разные государства, но составляющий в моральном смысле единое целое; между народами этими не было иного публичного права, кроме постановлений церкви; войны представлялись междоусобиями, единый интерес одушевляет всех, одна и та же тенденция приводила в движение весь европейский мир. История средних веков была в буквальном смысле слова историей одного народа - народа христианского. Движение нравственного сознания составляло ее основание; события чисто политические стояли на втором плане; все это обнаруживалось с особенной ясностью в религиозных войнах, т. е. в событиях, которых так ужасалась философия прошлого века. Вольтер очень удачно замечает, что войны из-за мнений происходили только у христиан; но не следовало ограничиваться лишь констатированием факта, необходимо было возвыситься до уразумения причины такого единственного в своем роде явления. Ясно, что царство мысли не могло иначе утвердиться в мире, как придавая самому принципу мысли полную реальность. И если теперь положение вещей изменилось, то это явилось результатом схизмы, которая, разрушив единством мысли, разрушила тем самым и единство общества. Но основание остается и теперь все то же, и Европа все еще христианская страна, что бы она ни делала, что бы она ни говорила... Для того чтобы настоящая цивилизация была разрушена, надо было бы, чтобы весь земной шар перевернулся вверх дном, чтобы повторился переворот, подобный тому, который дал земле ее настоящую форму. Чтобы погасить дотла все источники нашего просвещения, понадобился бы, по крайней мере, второй всемирный потоп. Если бы, например, было поглощено одно из полушарий, то и того, что осталось бы на другом, было бы достаточно для обновления человеческого духа. Мысль, долженствующая покорить вселенную, никогда не остановится, никогда не погибнет или, по крайней мере, не погибнет до тех пор, пока на это не будет веления Того, кто вложил эту мысль в человеческую душу. Мир приходил к единению, но этому великому делу помешала реформация, возвратив его к состоянию разоренности (desunite) язычества". В конце второго письма Ч. прямо высказывает ту мысль, которая лишь косвенно пробивалась в письме первом. "Что папство было учреждением человеческим, что входящие в него элементы созданы человеческими руками - я охотно это признаю, но сущность папства исходит от самого духа христианства... Кто не изумится необыкновенным судьбам папства? Лишенное своего человеческого блеска, оно стало от того только сильнее, а проявляемый по отношению к нему индифферентизм лишь еще более упрочивает и обеспечивает его существование... Оно централизует мысль христианских народов, влечет их друг к другу, напоминает им о верховном начале их верований и, будучи запечатлено печатью небесного характера, парит над миром материальных интересов". В третьем письме Ч. развивает те же мысли, иллюстрируя их своими воззрениями на Моисея, Аристотеля, Марка Аврелия, Эпикура, Гомера и т. д. Возвращаясь к России и к своему взгляду на русских, которые "не принадлежат, в сущности, ни к какой из систем нравственного мира, но своей общественной поверхностью примыкают к Западу", Ч. рекомендует "сделать все что можно, чтобы приготовить пути для грядущих поколений". "Так как мы не можем оставить им то, чего у нас самих не было: верований, воспитанного временем разума, ярко очерченной личности, развитых течением длинной, одушевленной, деятельной, богатой результатами, интеллектуальной жизни, мнений, то оставим же им, по крайней мере, несколько идей, которые, хотя мы их и не сами нашли, будучи передаваемы от поколения к поколению, будут иметь больше традиционного элемента и, поэтому, больше могущества, больше плодотворности, чем наши собственные мысли. Таким образом мы заслужим благодарность потомства, и не напрасно пройдем по земле". Короткое четвертое письмо Ч. посвящено архитектуре. Наконец, известна еще первая и несколько строк из второй главы "Апология сумасшедшего" Ч. Тут автор делает кое-какие уступки, соглашается признать некоторые из своих прежних мнений преувеличенными, но зло и едко смеется над обрушившимися на него за первое философическое письмо из "любви к отечеству" обществом. "Существуют различные роды любви к отечеству: самоед, например, любящий свои родные снега, ослабляющие его зрение, дымную юрту, в которой он проводит скорчившись половину жизни, прогорклый жир своих оленей, окружающий его тошнотворной атмосферой - самоед этот, без сомнения, любит родину иначе, чем любит ее английский гражданин, гордящийся учреждениями и высокой цивилизацией своего славного острова... Любовь к отечеству - вещь очень хорошая, но есть нечто повыше ее: любовь к истине". Дальше Ч. излагает свои мнения на историю России. Коротко история эта выражается так: "Петр Великий нашел лишь лист бумаги и своей мощной рукой написал на нем: Европа и Запад". И великий человек сделал великое дело. "Но вот явилась новая школа (славянофилы). Запад более не признается, дело Петра Великого отрицается, считается желательным снова вернуться в пустыню. Забыв все, что сделал для нас Запад, будучи неблагодарны к великому человеку, который нас цивилизовал, к Европе, которая нас образовала, отрекаются и от Европы, и от великого человека. В своем горячем усердии новейший патриотизм объявляет нас любимейшими чадами Востока. С какой стати, - говорит этот патриотизм, - будем мы искать света у западных народов? Разве мы не имеем у себя дома всех зародышей социального строя бесконечно лучшего, чем социальный строй Европы? Предоставленные самим себе, нашему светлому разуму, плодотворному началу, сокрытому в недрах нашей могучей натуры и в особенности нашей святой веры, мы скоро оставили бы позади все эти народы, коснеющие в заблуждениях и лжи. И чему нам завидовать на Западе? Его религиозным войнам, его папе, его рыцарству, его инквизиции? Хорошие все это вещи, - нечего сказать! И разве, в самом деле, Запад является родиной науки и глубокой мудрости? Всякий знает, что родина всего этого - Восток. Возвратимся же к этому Востоку, с которым мы соприкасаемся повсеместно, откуда мы восприняли некогда наши верования, наши законы, наши добродетели, словом, все, что сделало нас могущественнейшим народом на земле. Старый Восток отходит в вечность, и разве не мы его законные наследники? Среди нас должны жить всегда его чудесные традиции, осуществляться все его великие и таинственные истины, хранение которых ему было завещано от начала веков... Вы понимаете теперь происхождение недавно разразившейся надо мной бури и видите, что среди нас происходит настоящая революция, страстная реакция против просвещения, против западных идей, против того просвещения и тех идей, которые сделали нас тем, что мы есть, и плодом которых явилось даже само настоящее движение, сама реакция". Мысль, что в нашем прошлом не было ничего творческого, Ч., видимо, хотел развить во второй главе "Апологии", но она содержит в себе лишь несколько строк. "Существует факт, верховно владычествующий над нашим историческим движением во все его века, проходящий через всю нашу историю, заключающий в себе в некотором смысле всю философию, проявляющийся во все эпохи нашей социальной жизни, определяющий ее характер, составляющий одновременно и существенный элемент нашего политического величия и истинную причину нашего интеллектуального бессилия: этот факт - факт географический". Издатель сочинений Ч., князь Гагарин, говорит в примечании следующее: "здесь оканчивается рукопись и нет никаких признаков, чтобы она когда-либо была продолжена". После инцидента с "философическим письмом" Ч. прожил почти безвыездно в Москве 20 лет. Хотя он во все эти годы ничем особенным себя не проявил, но, - свидетельствует Герцен, - если в обществе находился Ч., то "как бы ни была густа толпа, глаз находил его тотчас же". Ч. скончался в Москве 14 апреля 1856 г. Литература. "Телескоп" (том 34, № 15, стр. 275 - 310) и "Пол. Звезда" (1861, книга VI, стр. 141 - 162); Пыпин "Характеристики литературных мнений от 20-х до 50-х годов" ("Вестник Европы", 1871, декабрь); Милюков "Главные течения русской исторической мысли", Жихарев "П.Я. Чаадаев" ("Вестник Европы", 1871, июль и сентябрь); Лонгинов "Воспоминания о П.Я. Чаадаеве" ("Русский Вестник", 1862, ноябрь); Свербеев "Воспоминания о П.Я. Чаадаеве" ("Русский Архив", 1868, № 6); Якушкин "Записки"; Герцен "Былое и думы"; Никитенко "Записки и дневник" (том I, стр. 374 - 375). Донос Вигеля и письмо митрополита Серафима в гр. Бенкендорфу - в "Русской Старине" (1870, № 2); "Неизданные рукописи П.Я. Чаадаева" - в "Вестнике Европы" (1871, ноябрь). Два письма Ч. в Шеллингу - в "Русском Вестнике" (1862, ноябрь); Ср. еще Скабичевский "Сорок лет русской критики"; Скабичевский "Очерки по истории русской цензуры"; Кошелев "Записки"; Смирнова "Записки" (часть 1, стр. 211); "Oenvres choisies de Pierre Tchadaieff, publiees pour la premiere fois par le P. Gagarin"; Herzen "Du developpement des idees revolutionnaires en Russie"; Custine "La Russie en 1839"; Щебальский "Глава из истории нашей литературы" ("Русский Вестник", 1884, ноябрь); А.И. Кошелев "Записки"; Кирпичников "П.Я. Чаадаев по новым документам" ("Русская Мысль", 1896, апрель); Веселовский "Этюды и характеристики" (1903). В. Богучарский.<br>... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

ЧААДАЕВ Петр Яковлевич (1794-1856) - российский мыслитель и публицист. Участвовал в Отечественной войне 1812, в 1821 принят в Северное общество декабристов, в 1823-26 за границей. Философско-исторические взгляды сложились под влиянием идей католического провиденциализма и социального христианства (Ф. Ламенне и др.). В главном сочинении - "Философических письмах" (написаны в 1829-31) высказал мысли об отлученности России от всемирной истории, о духовном застое и национальном самодовольстве, препятствующих осознанию и исполнению ею предначертанной свыше исторической миссии. За публикацию первого из писем (1836) журнал "Телескоп" был закрыт, а Чаадаев "высочайшим повелением" был объявлен сумасшедшим. В "Апологии сумасшедшего" (1837), написанной в ответ на обвинения, выразил веру в историческую будущность России.<br>... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

Чаадаев Петр Яковлевич (1794 - 1856) - русский философ - идеалист. Автор ""Философических писем"", которые в русском обществе были восприняты как манифест западнической идеологии. В области психологии развивал идею об едином пространстве, где человеческие души могут взаимодействовать. Сочинения. Отрывки - Анализ научной деятельности -... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

Чаадаев Петр Яковлевич [27.5(7.6).1794, Москва, ‒ 14(26).4.1856, там же] русский мыслитель и публицист. Родился в дворянской семье (мать ‒ дочь историк... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ

(1794 - 1856)- русский философ-идеалист. Исследования. Автор "Философических писем", которые в русском обществе были восприняты как манифест западнической идеологии. В области психологии развивал идею об едином пространстве, где человеческие души могут взаимодействовать.... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ (17941856)

ЧААДАЕВ Петр Яковлевич (1794-1856), российский мыслитель и публицист. Участвовал в Отечественной войне 1812, в 1821 принят в Северное общество декабристов, в 1823-26 за границей. Философско-исторические взгляды сложились под влиянием идей католического провиденциализма и социального христианства (Ф. Ламенне и др.). В главном сочинении - "Философических письмах" (написаны в 1829-31) высказал мысли об отлученности России от всемирной истории, о духовном застое и национальном самодовольстве, препятствующих осознанию и исполнению ею предначертанной свыше исторической миссии. За публикацию первого из писем (1836) журнал "Телескоп" был закрыт, а Чаадаев "высочайшим повелением" был объявлен сумасшедшим. В "Апологии сумасшедшего" (1837), написанной в ответ на обвинения, выразил веру в историческую будущность России.... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ (17941856)

ЧААДАЕВ Петр Яковлевич (1794-1856) , российский мыслитель и публицист. Участвовал в Отечественной войне 1812, в 1821 принят в Северное общество декабристов, в 1823-26 за границей. Философско-исторические взгляды сложились под влиянием идей католического провиденциализма и социального христианства (Ф. Ламенне и др.). В главном сочинении - "Философических письмах" (написаны в 1829-31) высказал мысли об отлученности России от всемирной истории, о духовном застое и национальном самодовольстве, препятствующих осознанию и исполнению ею предначертанной свыше исторической миссии. За публикацию первого из писем (1836) журнал "Телескоп" был закрыт, а Чаадаев "высочайшим повелением" был объявлен сумасшедшим. В "Апологии сумасшедшего" (1837), написанной в ответ на обвинения, выразил веру в историческую будущность России.... смотреть

ЧААДАЕВ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ. АНАЛИЗ НАУЧНОЙ

В историографии философии имя Петра Яковлевича Чаадаева - (1794 - 1856) связано в первую очередь с дискуссией о путях развития Европы и России. Именно в контексте этой дискуссии, столь существенной для развития русской общественно... смотреть

ЧААДАЕВ ПЁТР ЯКОВЛЕВИЧ

(1794 — 1856) Русский философ. Автор восьми «Философических писем», статей «Апология сумасшедшего», отдельных мыслей и афоризмов, оформленных в отдель... смотреть

ЧААДАЕВ ПЁТР ЯКОВЛЕВИЧ

ЧААДА́ЕВ Пётр Яковлевич (1794—1856), русский мыслитель, публицист. «Философич. письма» (1—8, 1829—31; при жизни опубл. только 1-е письмо, «Телескоп», 1... смотреть

ЧААДАЕВ ПЁТР ЯКОВЛЕВИЧ

[27.5(7.6). 1794, Москва,14(26).4.1856, там же], рус. мыслитель и публицист. Друг А. С. Пушкина. В 1819 был принят в «Союз благоденствия», в 1821 в Сев. об-во декабристов, но деятельным членом тайных об-в не был и относился к ним сдержанноскептически. Во время путешествия за границей в 1823-26 познакомился С Шеллингом и Ламенне, релйг.-филос. идеи к-рых оказали на него глубокое воздействие. В 1829-31 создал своё гл. произв.«Письма о философии истории» (на франц. яз.), за к-рым утвердилось назв. «Философических писем». Обнародование первого Из них в журн. «Телескоп» (1836) вызвало резкое недовольство властей ввиду выраженного в нём горького негодования по поводу отлучённости России от «всемирного воспитания человеч. рода», нац. самодовольства и духовного застой, препятствующих осознанию и исполнению предначертанной свыше историч. миссии. «Высочайшим повелением» Ч. был объявлен сумасшедшим. Написанная Ч. в ответ на обвинения в недостатке патриотизма «Апология сумасшедшего» (1837), где Ч., говоря о России, утверждал, что «.. мы призваны решить большую часть проблем социального порядка... ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество» (Соч. и письма, т. 2, М., 1914, с. 227), при жизни Ч. напечатана не была. Лишённый к.-л. возможности объясниться в печати, Ч. тем не менее оставался влият. мыслителем, оказавшим значит. воздействие (особенно постановкой проблемы историч. судеб России) на представителей различных направлений как на западников, так и на славянофилов. В «Философических письмах» Ч. объявил себя приверженцем ряда принципов католицизма, однако Герцен недаром называл его мировоззрение «революц. католицизмом»: Ч. вдохновляла несовместимая с католич. ортодоксией «Сладкая вера в будущее счастье человечества», он уповал на свершение земных чаяний народа как сверхразумного целого, преодолевающего эгоизм и индивидуализм как несообразные со всеобщим назначением человека быть двигателем Вселенной под руководством всевышнего разума и мировой воли. Не сочувствуя социализму, Ч. предсказывал, однако, его победу («социализм победит не потому, что он прав, а потому, что неправы его противники»). Филос.-историч. мысль Ч. явилась мощным стимулом развития и самоопределения рус. философии в целом.... смотреть

ЧААДАЕВ ПЁТР ЯКОВЛЕВИЧ

Чаада́ев Пётр Яковлевич (1794, Москва — 1856, там же), философ, публицист. В 1808—11 учился в Московском университете, где сблизился с А.С. Грибоедовым... смотреть

ЧААДАЕВ П.Я. ОТРЫВКИ

Полное собрание сочинений и писем. Т. 1. М.: Наука, 1991. Вступительная статья. (10) Четырнадцатилетним юношей (в 1808 г.) он переступил порог Московского университета, где в те времена господствовала не... смотреть

ЧААДАЕВ ЯКОВ ПЕТРОВИЧ

Чаадаев, Яков Петрович (1754 — 1798) — автор комедии «Дон Педро Прокодуранте, или наказанный бездельник» (1794)Псевдонимы: Кальдерон де—ла—БаркИсточни... смотреть

T: 108